В московской школе я быстро выбился в отличники. Чистописание я подтянул. За этим следила мать, безжалостно выдиравшая из моей тетради листы с недостаточно аккуратно выполненным заданием. Арифметика мне давалась легко, а читать по складам наша учительница Екатерина Николаевна Кондрашкина (ЕНК) меня не заставляла. Она только закончила училище, и наш класс был ее самым первым опытом педагогической работы. В классе я сразу стал признанным лидером как в силу своего общего и физического развития, так и в связи с поддержкой нескольких дворовых приятелей, оказавшихся со мной в одном или параллельных классах. Во дворе же я пользовался определенным авторитетом среди сверстников, в том числе и потому, что меня принимали в свою компанию старшие ребята. А тех привлекала моя начитанность. В 7 лет я прочитал не только сказки Шахерезады, я прекрасно знал и мог часами пересказывать приятелям содержание исторических романов Вальтера Скотта и Дюма, Записок о Шерлоке Холмсе Конана Дойля, книг Жюля Верна и Джека Лондона.Так вот мое признанное лидерство ЕНК использовала для наведения дисциплины. Когда она по необходимости выходила из класса, то вручала мне линейку с указанием лупить по затылку тех одноклассников, которые вместо задания отвлекаются на разговоры, стрельбу бумажками из трубочек и всякие прочие посторонние дела. И в эти пару минут я, с важным видом расхаживая между рядами парт, грозно помахивая линейкой, быстро превращался из задушевного друга и товарища в бездушного администратора, наделенного властью. Наверное, тогда впервые стали возникать противоречия в отношениях с внешним миром, в ощущениях собственной значимости. В 8 лет я этого, конечно, еще не замечал. То, что в жизни существует противоречие между своим миром (окружением), когда ты пребываешь только в нем, и тем, когда ты со своим миром оказываешься внутри внешнего системообразующего мира, я осознал чуть позже, когда в третьем классе вступил в пионеры, а ребята избрали меня председателем совета отряда. Противоречие состояло в том, что внутри своего мира правила поведения принимаешь ты сам, а тех, кто их принимать не хочет, ты можешь из этого мира исключить. Правила же внешнего мира были уже заданы и ты, чтобы не быть из него изгнанным, должен им следовать. Нравится тебе это или нет, но должен.
Потом спустя пару лет я узнал, что некоторые дети на меня обижались и жаловались родителям. Те вынесли вопрос на родительское собрание, но ЕНК приняла удар на себя и «дело» было замято. Вела она нас до четвертого класса, должна была вести и дальше, но вышла замуж и ушла в декрет. Она нас всех любила, холила и лелеяла, а мы отвечали ей взаимностью. Кое-кто из ребят буквально вешался на ней, как на елке, Федька Кизелов, генеральский сын, становился на колени и целовал ей руки, Толя Аринушкин ухитрился оторвать рукав костюма, повиснув на нем. Я был более сдержан, но готов был выполнять ее любой приказ, любую просьбу. Ее декрет и рождение ребенка для нас были полной неожиданностью и как-то быстро отделили друг от друга. Мы с ребятами в конце четвертого класса навестили ЕНК. Та, конечно, встретила нас радостно, хлопотала, расспрашивала. Потом мы пили чай с конфетами, но рядом в кроватке посапывало крошечное существо, плоть от ее плоти, которое встало между нами. Мы видели, скорее почувствовали, что наша любимая первая учительница уже принадлежит не только и даже не столько нам, сколько этому маленькому человечку, к которому она периодически подходила, чтобы что-то проверить и поправить.
В третьем классе со мной произошло памятное событие. Хрущев открыл Кремль для свободного посещения граждан, и в зимние школьные каникулы там была организована новогодняя елка для школьников-отличников. Мне довелось принять участие в этой самой первой кремлевской елке. Там я дал первое в своей жизни интервью.
Праздник проходил в Георгиевском и Владимирском залах и Грановитой палате, которые тогда были соединены. Было празднично, весело, но само традиционное представление со встречей Деда Мороза и Снегурочки и жалкие потуги Бабы Яги и прочей нечисти помешать им придти на праздник к детям уже тогда казалось мне примитивным. Зато очень понравились мне диковинки того времени – мониторы на которых демонстрировались мультфильмы, в том числе был первый показ «Необыкновенного матча», который я и спустя шесть десятилетий смотрю с прежним удовольствием. На елке ко мне подошла корреспондентка и стала задавать вопросы, в основном, кто я и откуда. На вопрос, понравилась ли мне елка, я согласно кивнул. На том и расстались. Через несколько дней вездесущий Леша Богатский принес мне вырезку из газеты. В заметке Мясников Женя, ученик 3-го класса «Б» школы № 327 в восторженных словах описывал впечатление о новогодней кремлевской ёлке. Эпитеты и метафоры дразнили воображение тех, кто не участвовал в этом событии. Во всей этой заметке правдой было только мое имя, класс и школа. Фамилия была искажена, а таких слов я никогда не стал бы употреблять даже под пыткой.
Так, я впервые столкнулся с произволом журналистской братии.
