В старину все писали оды и песни. Одни предполагают восторг, другие чувство. Ныне не пишут ни од, ни песен. Неужели из этого должно заключить, что в наше время нет ни восторга, ни чувства? И все эти песни пелись и в обществе светском, и в народе. Пятнадцать мне, минуло лет — Богдановича; Выйду я на реченьку — Нелединского; Стонет сизый голубочек — Дмитриева; Кто мог любить так страстно — Карамзина. Кто не знал этих песен?.. и чувства их, и слова, и голоса были просты и всем доступны. Таким образом, чувства поэта переходили в народ. Нынче нет этого! — Песен было множество; нынче едва две-три песни наших поэтов дошли до народа, между прочим: Вот мчится тройка удалая — Ф. Н. Глинки и Зоринька ясная — А. Ф. Вельтмана.
Наша литература последней половины прошедшего века была не так слаба и бесплодна, как некоторые об ней думают. Она ограничивалась не одними цветочками, но приносила и плоды, которыми в свое время пользовались и наслаждались. Взглянем, например, на переводы. В семисотых годах у нас переведены были с древних языков Гомера: "Илиада", "Одиссея" и "Ватрахомиомахия"; Гезиод, Анакреон (в стихах), Гелиодор, Исократ, Ксенофонт, Платон, Аристотель, Эпиктет, Плутарх, Эвклид, Архимед (с лат.), Павзаний, Аполлодор, Диодор Сицилийский, Элиан, Геродиан, Теренций; Виргилия: "Энеида" (в стихах) и "Георгики"; Горация: послание к Пизонам (в стихах), Сатиры (в стихах же); Овидий, Дионисий Катон, Клавдиан, Авл Геллий; Цицерона: О должностях, О старости, О существе богов; Сенека: О промысле; Петроний, Юлий Цезарь, Саллюстий, Корнелий Непот, Светоний, К. В. Патеркул, Валерий Максим; Тацита:
О нравах германцев и Жизнь Агриколы; Курций, Л. Анний Флор; шесть писателей истории о Августах, и Иосиф Флавий (с латинского).
Много ли имели эти книги читателей, я не знаю; но так как они печатались и так как издания повторялись, то, стало быть, от них не было убытку издателям. — Мне хотелось бы когда-нибудь составить полный каталог всем этим переводам, с обозначением годов изданий и имен переводчиков, если найду нужные для этого библиографические пособия.
Эти переводы упали более с эпохи усовершенствования слога. Со времени Карамзина людям, узнавшим язык новый, благозвучный, тяжело стало читать старые.
Но тогда еще мало знали иностранные языки. В столицах не было еще библиотек для чтения книг за некоторую плату; не было еще огромных журналов, в которых ныне печатаются целые романы, и потому переводы больших и многотомных книг имели много читателей. По деревням кто любил чтение и кто только мог заводился не большой, но полной библиотекой. Были некоторые книги, которые как будто почитались необходимыми для этих библиотек и находились в каждой. Они перечитывались по нескольку раз, всею семьею. Выбор был недурен и довольно основателен. Например, в каждой деревенской библиотеке непременно уже находились: Телемак, Жилблаз, Дон-Кишотт Робинзон-Круз, Древняя Вивлиофика Новикова; Деяния Петра Великого и с дополнениями, История о странствиях вообще Лагарпа, Всемирный Путешествователь Аббата де ла-Порта, и Маркиз Г., перевод Ив. Перф. Елагина, роман умный и нравственный, но ныне осмеянный. Ломоносов, Сумароков, Херасков непременно были у тех, которые любили стихотворство.
После уже начали прибавляться к этим книгам и сочинения г-на Вольтера (3 тома, 1802); и романы и повести его же, и "Новая Элоиза". В начале нынешнего столетия вошли у нас в большую моду: романы Августа Лафонтена, г-жи Жанлис и Коцебу. Но никто не пользовался такою славою, как г-жа Радклиф! Ужасное и чувствительное — вот были, наконец, два рода чтения наиболее по вкусу публики. Чтение этого рода заменило наконец прежние книги.
Впрочем, Вальтер-Скотт, в своем жизнеописании г-жи Радклиф, воздает ее романам большую похвалу, особенно же ее искусству возбуждать в сильной степени воображение читателей.
Все эти книги, т. е. романы и немецкие и английские, переводились уже большею частию с французского: почти один этот иностранный язык был у нас известен: даже знание немецкого было большая редкость почти до двадцатых годов нынешнего столетия. Когда я был в университете (1813—1817), почти никто не знал по-немецки.
В старину читали с величайшим вниманием. Я помню спор одного почтенного старика с его приятелем. — Приятель сказал о чем-то, что он читал это в "Деяниях Петра Великого". — Старик возразил: "Там этого нет! — "Есть!" — "Нет!" — "Я принесу книгу!" — "Принеси!" — и побились об заклад. — Приятель отыскал и несет в торжестве книгу: "Вот она! Выиграл!" — "Нет, проиграл! Я не хочу и смотреть книгу: это не "Деяния!" — "Да что же это такое?" — "Это "Дополнения!" — возгласил старик, не смотря на книгу; и заклад выиграл!
Я помню и деревенские чтения романов. Вся семья по вечерам садилась в кружок, кто-нибудь читал, другие слушали; особенно дамы и девицы. — Какой ужас распространяла славная г-жа Радклиф. — (Славная — печаталось иногда при ее имени на заглавии книги.) Какое участие принимали в чувствительных героинях г-жи Жанлис! — Страдания Ортенберговой фамилии и Мальчик у ручья Коцебу — решительно извлекали слезы! Дело в том, что при этом чтении, в эти минуты вся семья жила сердцем, или воображением, и переносилась в другой мир, который на эти минуты казался действительным; а главное — чувствовалось живее, чем в своей однообразной жизни.
