Совсем не то в союзных странах, особенно в России.
Там смысл войны тщательно скрывали от себя с самого ее начала.
Когда в августе 1914 года я пытался провести изложенные выше мысли в русской прессе, то ни одна газета не рискнула их поместить, мотивируя свой отказ тем, что их основная позиция -- что война для России есть война за освобождение малых народностей, за свободу мира от германского милитаризма.
Когда в 1915 году я докладывал те же мысли в комитете Государственной думы, то я добился некоторого их признания только после того, когда я поставил председателю в упор вопрос: "А что, если Германия согласится на все ваши политические требования и взамен потребует только одного -- возобновления на 25 лет торгового договора 1904 года, согласитесь вы подписать такой мирный договор?"
Родзянко с живостью мне ответил: "Ну, конечно, нет!"
Этим он устанавливал, что для России есть в войне нечто более важное, чем вопрос о Галиции, о Сербии, о милитаризме и т. д., это -- вопрос об обеспечении ее экономической независимости.
Это признание тем более было характерно, что Родзянко -- помещик-интеллигент, следовательно, в русских условиях далеко не друг промышленности.
Беда для России была в том, что это сознание копошилось где-то очень глубоко, не было отлито в ясную форму. И поэтому не было и не могло быть никакой энергии в отстаивании этого кровного интереса России.
Ныне даже самое сознание коренной важности вопроса, по-видимому, утрачено. Нестерпимая боль отторжения Польши, Литвы, балтийских провинций, контрибуции, вмешательства во внутренние дела совершенно притупляет всякое внимание к вопросам экономическим, и поэтому в виде какого-то малозначащего примечания "и возобновление договора 1904 года" проходит почти незаметно ни для кого экономическое порабощение России.
Совершенно в том же положении и все союзники.
Не сегодня завтра они рискнут быть поставлены в необходимость за поднесенную им Германией чечевичную похлебку чисто политических уступок, отдать ей свое экономическое первородство.
А это будет закладкой прочного фундамента для будущей политической Weltmacht* Германии.
Ничем не стесненная на десять-двадцать лет вперед в торговом захвате мира, она за этот период подготовит и политический захват власти над миром.
И не видно, в чем могло бы быть спасение от этой надвигающейся беды.
Пожалуй, единственной надеждой -- не для России только, а для всего мира -- было бы такое экономическое развитие России, которое затмило бы Германию.
Если бы Россия, с ее несметными богатствами, со смышленым, талантливым, трудолюбным населением, сбросила с себя свою вековую лень, откинула несуразные фантазии, привычку к болтовне и зале-танию в облака и принялась за реальную работу, то, конечно, она за немного лет покрыла бы мировой недостаток товаров и развила бы такую экономическую мощь, перед которой мощь Германии стушевалась бы быстро.
Но возможно ли это?
Поэт сказал:
Умом Россию не обнять,
Ее аршином не измерить,
У ней особенная стать:
В Россию можно только верить.
И все существо бесконечно любящего родину-мать сына рвется во мне к этой вере.
Мировая держава, великая держава (нем.) -- Примеч. ред.
Хочется верить, что великая работа мысли народной за время этой поистине великой революции оставит свой глубокий след, что прежнее бездумное прозябание народа немыслимо.
Хочется верить, что неудачи, вызванные главным образом сверхсильностью поднятого народом подвига, не убьют вконец его энергии и веры.
Но скептицизм делового человека, неумолимая логика говорят: тяжелые грядут для России времена.
Обессилена она вконец материально, разбит, унижен ее дух, больны ее ум и сердце.
А союзники, недавние друзья не хотят понять, что их судьба неотделима от судьбы России.
Их помощи не видно.
А свои силы -- где они?
Где люди-вожди, где идеи-светильники для народа? Не фейерверк фраз, а деловая программа жизни?
Граждане! Думайте о России!
Нью-Йорк, Plaza Hotel
20 февраля 1918 года
Свободное копирование
