Германия начала войну только ради обеспечения за своей гипертрофированной промышленностью рынков сбыта и сырья.
Все остальное для нее аксессуар, не имеющий значения. Удастся чего-нибудь еще добиться в области чистой политики -- хорошо, не удастся -- тоже хорошо. Лишь бы только была достигнута основная "купеческая" цель войны -- завоевание рынков.
Начала она войну именно в 1914 году только потому, что именно к этому сроку Россия проявила недвусмысленное намерение отказаться в 1917 году от возобновления кабального торгового договора с Германией. Чтобы иметь возможность в 1917 году солидно аргументировать это свое нежелание быть в экономической зависимости от Германии, Россия, с одной стороны, идейно восприяла возможность союза со своим же недавним врагом -- в то же время главным врагом Германии -- Англией и провела через Государственную думу так называемую большую военную программу, по которой в 1917 году русская армия должна была достигать 2 миллиона штыков в мирном составе.
При таких условиях Германии оставалось одно из двух: или расстаться навсегда с мечтами о мировом господстве {Характерно для этих мечтаний, что немцы уже давно называют свой Берлин не иначе как Weltstadt Berlin.}, либо начинать пресловутую превентивную войну, ибо дальше шансы на победу могли только падать.
Что в этом чисто "деловом" решении "кровожадность" кайзера, о которой так много говорилось, равно ни при чем, показывает с неоспоримостью простая историческая справка.
В 1904 году разбить Россию стоило бы Германии минимальнейших усилий. Все силы России были отвлечены на Дальний Восток, запасы снарядов почти целиком были истрачены, с Англией она находилась в полувойне.
И, однако, Германия России войны не объявила, ибо Россия сдалась без боя. Россия пошла навстречу основным желаниям Германии и открыла свои пределы для немецкой эксплуатации. Какой смысл был при таких условиях рисковать хотя одной каплей крови померанского гренадера?
В 1914 году положение радикально изменилось. Германская промышленность за десять лет еще более выросла, потребность в обеспечении рынков усилилась колоссально, а Россия проявила явное намерение бунтовать.
Оставалось или подчиниться, рвать со всеми мечтами, или воевать.
Германия избрала второе.
Началась самая откровенно разбойничья, "купеческая" война, какую только знала мировая история.
Союзники такой цинически откровенной постановки вопроса принять не могли, против этого вопияла вся их психология, вся сохранившаяся в этих странах любовь к принципам, вся народная эстетика, все чувство уважения к человеческой личности.
Недаром ведь даже Англия -- главный враг Германии, экономическое соперничество которой с немцами уже давно было основной осью мировой политики, -- и та не могла объявить Германии войны, пока не произошел политический факт нарушения нейтралитета Бельгии, оскорбивший чувство лояльности английского народа и подведший под его участие в войне идейное обоснование.
Война перестала в глазах англичан носить характер чисто коммерческого предприятия, в котором, однако, поставлены на карту миллионы человеческих жизней.
Предстоящие жертвы кровью были освящены и оправданы идеей.
Впоследствии политические задачи, которые должна была разрешить война, нанизывались одна на другую и все больше и больше отодвигали на задний план основной вопрос -- вопрос о рынках.
Для союзников идейность войны была важна психологически -- они только ею поддерживали дух своих народов.
Но это нежелание признавать открыто, что союзники тоже дерутся из-за рынков {Любопытно отметить, что Вреден, профессор политической экономии Петроградского университета, еще сорок с лишним лет тому назад доказывал, что все будущие войны будут вестись из-за рынков.}, но только не агрессивно, что они только не хотят превращать свои страны в немецкие рынки или уступать немцам ранее завоеванные ими рынки в других странах, конечно, не могло остаться без вредных последствий.
И недаром Германия так приветствует союзническую идейность войны, так охотно заводит разговоры на принципиальные темы.
Ведь в блеске таких идей, как свобода народов всего мира, самоопределение народностей, восстановление попранного права, уничтожение вооружений, уничтожение войн, справедливость как основа международных решений, вопрос о рынках, в сущности, только и вызвавший войну, стушевывается, получает какое-то третьестепенное значение.
И Германия получает возможность сделать красивый жест -- согласиться чуть не на все политические требования союзников, лишь бы осталась незатронутой эта маленькая подробность торговых договоров, рынков сбыта и сырья.
Какими силами правительства союзных стран заставят свои народы дальше драться, проливать свою кровь, если в тех вопросах, которые они выдавали за главные, Германия уступит?
И Германия это отлично понимает, она старательно поддерживает спор в сфере вопросов высшей политики. Она торгуется, хочет получить что-то и в области политики, но это в ее понимании своего рода несчитанный супердивиденд.
Свою войну она не без основания считает уже выигранной, ибо ей удалось затемнить сознание союзных народов и единственный для нее важный, кровный вопрос о рынках она себе обеспечила.
В этом вопросе Германия единодушна. Из-за него она будет драться до последнего.
Он ясен как императору, так и последнему рабочему. Из-за него-то германская династия продолжает быть поистине национальной, ибо она сумела понять, сформулировать и провести в жизнь основную цель германского народа, цель понятную и дорогую -- и промышленнику, и юнкеру, и рабочему.
Из-за этого и толки о революции в Германии не серьезны. Там нет того полного разрыва между династией и народом, какой был в России. У кайзера и народа -- общее знамя, общий язык.
Рабочие могут бунтовать против недостаточной прогрессивности внутренней политики кайзера, но где и когда они заявляли о своем несогласии с его империализмом? Где и когда они отказывались от захвата рынков?
По этой причине и бунт в Германии не может быть ни серьезным, ни успешным: полного разрыва не только нет, наоборот, царит полное согласие в определении основных задач нации.
Свободное копирование
