Глава LV. Выдержки из писем
Тогда тетя немедленно устроила его в прекрасном пансионе Реймон, где тогда жила и Нат. В. Трескина.
Мы с тетей пробыли в Москве неделю. Конечно, провели несколько чудесных музыкальных вечеров у Челюсткиных. Они были все те же и "очарование" ими все также крепко сидело во мне.
1-го декабря Леля писал нам уже в П-бург, по обыкновению сообщая: "Первые два дня после вашего отъезда скучал. Сегодня как-то уже вошел в прежнюю колею и принялся за прежние занятия".
"Чувствую себя довольно хорошо. (А в последнее время, возвращаясь из гимназии, он был крайне утомлен, иногда: "хоть ложись да умирай, так устаю").
"Могу приписать это тому, что весьма много ем".
Своей квартирой со столом у Реймон он был доволен и о Нат. Вас. отзывался с большой симпатией.
"В субботу (4-го дек.) был у Корша и был свидетелем, как он с профессором Лазаревского Института персидского языка -- говорил по-персидски; арабского -- по-арабски, татарского -- по-татарски; с лектором английского языка -- по-английски и т. д." {Письмо 6-го декабря.}
12-го декабря Леля жаловался в письме к нам на тетушек своих -- Любовь и Наталью Антоновну {Любовь Антоновна Иванова и Наталья Антоновна Козен, обе -- р. Бистром, кузины мамы.}. Они заехали к нему в гимназию, звать к себе обедать. Удивительно внимательны были эти тетушки, но Леля был совсем недоволен их беседами с ним за обедом и после.
"Они спросили, какого я политического образа мыслей (буквально такой вопрос)? Конечно, не знал, что ответить, говоря, что у меня его нет, что мне некогда о нем думать. "Но может быть, у вас в классе очень большие (взрослые) люди, наверное, занимаются политикой?" -- Одним словом, эта Нат. Антон, надоела страшно и стала нападать на карьеру, которую я имею в виду, весьма резко давая знать, что такое занятие (больших ребят учить) не пристойно дворянину. При этом невольно вспомнил Ивановых 1879 года: "Qui donc est cette tante? Qui est son mari?" {Кто такая эта тетушка? Кто ее муж?}.
"Сидя в приемной (гимназии Лели), мы с Любой смотрели, кто у нас записан на золотой доске: все какие-то Семеновы, Петровы, Рождественские, Богоявленские и т.д. (Много там и Ивановых, хотел я прибавить). Одна лишь фамилия Ладыженского показалась нам сомнительной. "А ты будешь записан на золотой доске? -- Нет,-- отвечал я. -- Почему? -- Не особенно занимаюсь гимназическими предметами и не бью совсем на медаль". Наталья Антон, была недовольна,-- по ее мнению, Леле следовало изо всех сил добиваться золотой медали: "Люба, как это в последнее время не вселяют в молодежь уважение к сословию и имени?"
Словом, тщеславие также обуяло тетушек, а Леля, кажется, более всего ненавидел проявление этого чувства: добрые ведь такие, любезные, а точно угар им туманит разум. После этого письма Лели -- осталось еще всего 2 его открытки.
От 13-го декабря -- простудился в Синодальной Библиотеке, читая одну холодную рукопись и в тревоге, что долго без наших писем.
"Беспокойство так сильно, что ничем не могу заняться". {Его беспокоило, будто тетя сердится на него за его письмо с жалобой на тетушек.} И последняя открытка от 20-го декабря.
"Завален вашими письмами. Совершено здоров теперь и радуюсь в ожидании отъезда 22 декабря в 10 часов вечера. Много буду рассказывать интересного, но откладываю до скорого свидания".
А. Е. Викторов уже назначал ему свиданье в Публичной Библиотеке.
И опять мы вместе. Вместе проводим праздник, вместе встречаем Новый 1883 год... Но 6-го января вечером Леля уже вновь возвращается в Москву и пишет нам по обыкновению:
"Вчера скучал немножко, сегодня утешился..."
Свободное копирование
