Как прошло лето 81 г., совсем не помню, хотя, конечно, в целом ряде дневников записывались тогда (зря) переживаемые впечатления, главным образом, вероятно, связанные с очередной поездкой к тете Натали в Аряш, где мы провели июль и август месяцы, до возвращения учащихся в учебные заведения. Тогда, помнится Оленька поехала с Лелей в Москву, и поехали они еще когда в Чернявском только что начался съезд, потому что Оленьке приходилось проводить целые дни в саду, без уроков и без книг. Она опять ужасно скучала. У Лели же, как он писал тете 20 августа, так сложилась жизнь: "до 2 1/2 ч. в гимназии, до 3 1/2 ч. не заходя домой обед в столовой на Никольской или на Кисловке, оттуда в Румянцевский музей, а к 7-ти час. дома". Где было это "дома" тоже не помню {Временно до нашего приезда -- на Петровке мебл. комнаты.}.
"В среду (19-го) я был у Фортунатова,-- стояло в том письме: -- читал ему свои летние сочинения. В воскресение (23-го) буду у Иосифа, потом часов в 5 у Оленьки, а вечером ко мне зайдут несколько товарищей; буду угощать их чаем и справлять новоселье"...
Вскоре затем (26-го) Леля сообщал нам последние новости московские: "Студентам дали форму. А у нас в Москве в. к. Никол. Никол, делает смотр войскам. Вчера он был в Румянцевском музее, когда я был в читальне,-- я видел его на очень близком расстоянии. Целый день я занят в гимназии и библиотеках, так что не успеваю совсем скучать" {Письмо к О.Н. 26 августа.}.
1-го сентября Леля писал тете, что Филитис доставил ему урок репетитором за 15 руб. в месяц, 4 раза в неделю. Накануне он давал свой первый урок, но был поражен тупостью и ленью своего ученика, правда, отрекомендованного и Филитисом и отцом его, хозяином меблированных комнат, с самой нелестной стороны. В том же письме идет опять перечисление:
"В субботу {29 августа.} был у Фортунатова, в воскресенье {30 августа.} вечером у Сорокоумовского (товарища по классу). В воскресенье днем у о. Иосифа", которому он привез за любезность его гостинец из деревни, 7-ми фунтовую банку земляничного варенья. Теперь Леля предполагал посещать его только по воскресеньям.
"Попов,-- упоминал также Леля,-- Попов, на которого я написал критику в "Архиве" Ягича -- скончался этим летом. Постараюсь войти в соглашение с новым секретарем, который впрочем не выбран".
Оленьку он посещал два раза в неделю.
"Она стала теперь веселее,-- писал он,-- но содрогается при мысли, как трудно учиться в 3-ем классе и как много времени у нее отнимает музыка. Ученье у них серьезно началось только вчера (31 августа, понедельник)".
3-го Сентября Леля сообщает, что Оленька заболела корью. "Был я у нее в субботу,-- она была здорова, но томилась, был в воскресенье -- у нее болела голова, был жар и на лице немного пятен. Был сегодня во вторник (8-го), и она, несчастная уже лежит в больнице. С дозволения начальницы я пошел к ней. Она лежит вся красная без жара, (а у нее было жару 43,1о). Ужасно жалко: у нее навертывались слезы, и у меня. Прочел ей ваши последние письма, посидел с 1/4 часа и ушел до четверга. В больнице очень хорошо, и смотрительница любезна и заботлива. Но нужно еще стрястись этой беде!"
Теперь Леля устроился в меблированных комнатах отца своего приятеля Кузнецова на Тверском бульваре, а столовался на Никольской.
"Есть там мне очень хорошо: бываю (не шутя и не прибавляя) сыт до отвала". Об о. Иосифе, которого он навестил в Воскресенье (6-го сентября), он тогда писал, что дружба у них страшная:
"Мне поведываются сокровеннейшие мысли. Теперь под его ведением находится комиссия, занимающаяся древнерусским пением, которое Митрополит Макарий хочет снова ввести в церковную службу. Спевки 2 раза в неделю".
Навещал он тогда и тетю Лизу, и Челюскиных, очень довольных, что мы будем зимовать в Москве, Есиповых, тогда приехавших в Москву.
В то время Леля написал Ягичу длинное письмо о своих выводах и заключениях: "Что до печатанья, я пока перестал и думать про это: в виду -- прочесть десяток древних рукописей, всю литературу вопроса, а затем можно прийти к чему-нибудь дельному, науке полезному".
Но он все возвращался к тревоге об Оленьке.
"Бедная Оленька. Ужасно ее жаль, придется ведь маяться ей недели 4"... {8 сентября.}
10-го сентября в четверг Леля писал, что Оленьке лучше. Навещал ее ежедневно. 14-го она уже встала, но все ожидала нашего приезда, а нас все задерживали какие-то дела в деревне. Леля торопил нас, носил Оленьке яблоки, черносливу и шепталы, но она, бедняжка, "говорит дрожащим голосом и все надеется, что тетя наконец приедет к ней... боится испортить зрение при выздоровлении".
Перечисляя свои похождения, Леля в письме 14-го сентября пишет тете, что в субботу (14-го сентября) был у Фортунатова и видел в полученной книге "Архива" уже статью; экземпляры же не высылаются должно быть потому, что Ягич кажется заграницей, хотя три дня спустя получил известие от Ягича, высылавшего ему экземпляры, 5 р. гонорара и предлагавшего ему печатать его летние работы, "но я отложу месяца на 4" (17 сентября).
У о. Иосифа, оказавшегося товарищем Гр. Вас. Есипова "был я и вчера и сегодня; уж больно интересными вещами занимаюсь там".
17-го сентября писал Леля, что Оленька почти здорова. Он отвез ей для развлечения иллюстрацию от Челюсткиных, у которых он обедал (день именин 2-х средних кузин). Еще горячее просил нас поторопиться с приездом, скучает, и Оленька и Есиповы просят, к 1-му октября уезжают вновь в П-бург. Должно быть, мы наконец вняли этим просьбам, переписка прервалась, потому что мы о тетей приехали в Москву.
Мы были намерены провести вою предстоящую зиму в Москве, но дело опять не наладилось. Причиной тому были те же прошлогодние... Страшная симпатия к семье Челюсткиных, симпатия обоюдная... и мамочки, и девочек ко мне, словом для Палестины что-то непонятное. В результате я погорячилась, проще сказать,-- бежала из дома -- к Леле. Мне следовало у него и остаться, но тетя... волненья... скандалы... И было решено опять порвать с Москвой и уехать в П-бург. После 20-го ноября мы были уже в П-бурге в пересданной нам небольшой квартире на Пушкинской ул. 15, кв. 14.
Четыре письма Лели теперь являются мне наградой за пережитые тогда душевные раздиранья.
"Не успела ты уехать,-- писал Леля 25-го ноября,-- а уже есть кой-что важное сообщить тебе". Все это важное касалось горничной Поли, которую предстояло к нам высылать из Москвы, и вещей, которые стояли в квартире тети Нади, потому что, если не ошибаюсь, в ожидании, что освободятся нам рекомендованные тетей Софи меблированные комнаты в Москве, мы временно устроились опять вместе с Михалевскими в Серебряном переулке, результатом чего и получился... этот взрыв.
"Я здоров и маленько на первых порах поскучал",-- писал Леля 25-го ноября, вслед за нашим отъездом. Все письмо было посвящено заботе о вещах наших, которые тетя поручила Тюрину перевезти во дворец, чтобы запаковать их вместе с вещами Есиповых, которые тетя Софи тогда высылала в П-бург. О том же Тюрине писалось еще и в письме 4-го декабря из-за разных препятствий и задержек в получении их в Серебряном переулке. Но наши письма, по-видимому, успели уже немного утешить наших бедных деток, которых мы ожидали к праздникам в П-бург.
"Оленьке теперь самой хочется скорее уехать из Чернявского заведения, которое ей надоело: ей улыбается очень поступление в П-бургский институт, если можно будет по субботам ездить домой. Мне тоже захотелось ехать скорее (но только на праздники) в П-бург: теперь он гораздо приветливее для меня, чем Москва".
Судя по письму 6-го декабря -- вещи были наконец получены Тюриным и отправлены в П-бург, но Леля все еще возвращается к ним и к причине промедленья их полученья в Серебряном переулке. Увы, отношенья его к столь любимым им домам, по-видимому, изменились. В письме 13-го декабря Леля повторяет что, "в Петербург еду... с удовольствием: что-то скучно и неспокойно все время у меня на душе"... Но довольно подробно пишет нам о своих делах:
"На днях получил письмо от Ягича насчет своей статьи, которую просил Ф. И. Буслаев и которую я раньше обещал Ягичу: он не против того, чтобы я передал ее Буслаеву для напечатания в Общ. Люб. древней письменности, но весьма сомневается, что Буслаеву удастся уговорить Общество это сделать (т.е. обнародовать свои собственные недостатки), и если это так, то говорит, что страницы его журнала для нее открыты. Фортунатов (о котором в предыдущем письме Леля писал, что он сильно болен и не лечится, не доверяя медицине) сделал недавно очень интересное открытие в области славянской фонетики, и вчера (12-го декабря) я у него сидел вечером. Иосиф здоров, но в ужасных тревогах. Некто иеромонах Харлампий издал сочинение на ту же тему, что его Путеводитель, да к тому же целиком перепечатал около 25-ти страниц из сочинения Иосифа: последний собирается протестовать перед Митрополитом {Дело о. Иосифа уладилось домашним путем, судя по письму Архимандрита к Леле от 14-го декабря.}. Недавно был у Викторова на квартире, но для занятий у него не выбрал себе времени".
После того, через неделю, 20-го декабря Леля с Оленькой выехали в П-бург, а мы их приняли в очень уютно обставленной квартире.
Отсутствие "оправдательных документов" заставляет, не останавливаясь на подробностях приятно проведенных праздников с Трироговыми, перешагнуть из 81 в Новый 82 год.
Свободное копирование
