2-го мая учение у Лели в гимназии кончилось, и до 7-го было дано время готовиться к экзаменам, конец которых ожидался 29 мая. Невеселое то было время для Лели, всегда ожидавшего экзамены со страхом. 2-го мая он писал тете:
"Мое житье-бытье идет мирно; лишь изредка волнуется окружающим сердце. Чем волнуется -- понятно: разными мелочами, которыми с разных сторон колют глаза -- холодностью в обращении, отсутствием всяких душевных, прямых отношений {Это касалось Собачьей площадки.}. Но зачем волнуется и для чего, непонятно.
Все это время -- без своих занятий наукой я чувствую какую-то нравственную беспомощность и действительно ужасно -- еще целый месяц придется зубрить. К профессорам перестал также ходить"... и пр. пр.
3-го Мая в воскресенье в полдень он поехал на Курский вокзал встретить Козен, ехавших в имение свое Курской губ. и вызвавших его повидаться.
"Они очень милы и любезны, но не прошло-таки без того, что дядя вынул 25 р. (чтобы утешиться чем-нибудь в пыльной Москве), 20 р. мне, 5 р. Оленьке на конфеты. В виду этого Жене великодушно отпускаются некоторые грешки. Миклошича я получил после сегодняшнего, кажется, удачного экзамена. Рассказывали Козены много про правительство и передали несколько известий, теперь уже подтвержденных газетами: Лорис-Меликов подал в отставку, отставка принята; на его место Игнатьев. Милютин тоже -- на его место Альбединский; Абаза,-- на его место Бунге; Ливен -- на его место Островский.
В Гатчине с Победоносцевым заседает Катков, который написал два последних манифеста; принц Ольденбургский при смерти (теперь умер). Все в томлении и страхе...
Сейчас пишу Ягичу. Потом за зубрение".
"8 мая 1881 г.
Милая тетя. Два экзамена у нас прошло: русский письменный и латинский. Я, кажется, наверное их выдержал... Надеюсь, что приеду к вам учеником VI 1-го класса.
Я вам писал про присланную мне Ягичем корректуру. Статья моя занимает 10 печатных страниц; в стиле Ягич не многое изменил в начале; напечатано было с крупными ошибками; исправив их, я сегодня отсылаю назад, т.е. недели через три моя статья уже увидит свет. Очень рвусь поскорее на свободу, от этого томительного состояния, подчас бесцельного зубрения.
Теперь скажу кой-что про свою внутреннюю, домашнюю жизнь... до чего только не доводит людей праздность и безделье..." Здесь следует описание бесконечных, затяжных ссор и свар между тетей Надей и тетей Лизой. Яблоком раздора была сначала Тоня -- горничная, потом Моська, которую предполагалось перед отъездом в Саратов сдать кому-то.
Почему в этом был замешан Леля, я не помню, да он, впрочем, и просит тетю "не беспокоиться тем, что втерся в эти бабьи ссоры. Я вышел оттуда, отряхнув прах с ног моих", и просил извинить его за то, что так судит своих теток, "но вспоминая все предыдущие истории -- летние, зимние, весенние, мне и не хочется удержаться".
Те же драмы еще крушат его в письме 10-го мая, но я их опускаю. "Ах, если бы мне быть скорее у вас,-- заканчивает он: -- ужасно томительно, и главное скучно".
Но его очень радует, что он мог приобрести (на деньги, подаренные дядей Козеном) всего Миклошича, чтобы летом дать себе точнейшее представление отдельных говоров и продолжать чтение древнейших памятников. Ему хочется только еще купить недавно вышедшую.
В следующем на 8 страницах письме ко мне от 30-го мая, Леля сообщает, что сдал три экзамена. Историю на 5, Закон Божий и греческий на 4.
"Конечно, много всегда работаешь для каждого экзамена, сидишь сиднем, а кончается тем, что достается какой-нибудь пустяк",-- ворчал он на себя. "Учителя у нас (собственно один Вислоцкий) в ссоре с директором. Директор спрашивает на экзаменах один и должно быть по собственному незнанию не поправляет даже ученика, что тому и выгоднее, но зачем же нас пугали дословным заучиванием переводов, учением наизусть стихов из Гомера, так что многие (не я) проводили бессонные ночи над книгой. Часто вижусь с Кузнецовым и гуляю с ним каждый день, как у нас бывает экзамен, от 1 часа до 5-ти.
Все порученья Ваши я аккуратно исполню, как только вздохну свободней, это после 23-го, когда в виду будут неопасные уже предметы. Мне ужасно хочется скорее быть уже на месте, начать опять жить, а то теперь не знаешь даже, как назвать это прозябание".
В том же письме он беспокоится об Оленьке, у которой экзамены кончились еще 14 мая. С своими подругами Бирон, Лобановой, Извольской, она провела еще 2 дня, на этот раз приятно, благополучно перейдя в III класс, почти безвыходно в саду Чернявского заведения, а потом тетя Надя взяла к себе, и Леля навещал ее каждый день, но, писал он, она развлекается довольно нескромным занятием, чтением романов: "Огонек" Смирновой, "Три доли" Марка Вовчка, что конечно простительно, по причине заразительного примера {Примера Адели -- любительницы чтения романов.}. Она ничего что-то не замечает, роняет все из рук, должно полагать, от конфуза. Она недовольна твоим письмом, говоря, что ты все шутишь и стараешься утешить ее Губаревскою непогодою, на что я сказал, что не дорог подарок, а дорого воспоминание".
Оленька, часто тогда писавшая нам {Письма ее сохранились.}, удивлялась Леле: "Я не понимаю: экзамены идут хорошо, приходящий -- каникулы раньше обыкновенного: сидит, молчит, грустный ли, скучный ли. Так что даже тетя Надя замечает" {O.А. от 26 мая.}.
Видно, тетя Надя не понимала, что свары тетушек больно отражались на Леле, потому что тетю Лизу он оправдывал, считая что она совсем права в этой кутерьме.
Оленьке пришлось прожить еще несколько дней у тети Нади, очень дружно с Адель, и выехала с Лелей вечером 4-го июня. Ехали они одновременно, кажется, с Михалевскими, которые теперь проводили лето не у нас, а в Чердыме, по просьбе старшей сестры тети Аделаиды Никол. Яковлевой, все время жившей в Ницце в своей вилле.
Свободное копирование
