Новый фазис жизни Лели

Глава XLVII. Новый фазис жизни Лели

 Приезд тети Натали всем домом из Петербурга по дороге в Аряш внес еще большее оживление в нашу жизнь; омрачилась она только ожидаемой церемонией перенесения тела дяди из Саратовского монастыря в ограду Вязовской церкви. Приготовления к ней шли с весны. Ларионов приехал за переложенной на ноты обедней дяди... Архиерейские певчие в Саратове ее разучивали. Никифор, печник, мастерил в Вязовке каменный склеп. Сначала его рыли в церковной ограде слева, но вдруг показалась вода, забил родник, сделали над ним сруб; потом стали рыть почти против самого алтаря. Все было готово только к концу мая.

 Почему не стали ожидать приезда Лели для перенесения, не помню. У него, бедного, только начинались экзамены. Письма его до их начала были все так же длины. "Может быть, вам интересно знать тему, предложенную в VIII кл. на экзамен зрелости",-- справлялся он. Она была на злобу дня -- "Значение Пушкина, как народного (конечно в смысле национального) поэта" на его слова "Воздвиг я памятник себе нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа". А так как Наталья Петровна была особенная поклонница Некрасова, то, вероятно, по ее адресу Леля и продолжал: "Сочинение плохо развито учениками, одна только пятерка, юношество силилось доказать, что Александр Сергеевич не был национальным поэтом, которым они ставят Кольцова (Сивый мерин, ну -- тащися Сивка) и Некрасова. О последнем можно заметить, что он был Volks poet, но не National poet, и что лет через 50 никто не станет его читать, ибо тогда нужды народа изменятся, его идеалы будут другие. Пушкин же никогда не останется мертвой книгой и лет через 1000 то же восхищение будет возбуждаемо его чтением, как теперь бывает при чтении Гомера, ибо поэзия, будучи произведением души, души безоблачной и чистой, не умирает никогда, тогда как материальные нужды народа сегодня иные чем завтра, ибо всякая материя терпит влияние времени и материальная поэзия, где Танька и Ванька заменяют светлый образ Татьяны, увянет непременно со временем, а так как национальная поэзия никогда не увядает, то из этого следует, что материальный человек (Наталья Петровна да не обидится) не может быть национальным поэтом... Кстати о народной поэзии: я познакомился на днях с сочинением Вильгельма Вольнера {Наш Лейпцигский студент, учитель древних языков.}, написанным в Лейпциге: "Über die Volksepioc der Großrußen" {"О народной эпике русских богатырей".}, сочинение довольно хорошо выдержанное и талантливо написанное. Там очень хорошо выставлен характер моего героя, русского богатыря Ильи Муромца, благородного представителя духовной жизни тогдашнего времени, как доказал Аксаков"...

 Такие письма производили на Наталью Петровну впечатление масла вылитого в огонь, и горячие споры о превосходстве поэзии Некрасова и Кольцова, не смолкая, длились уже тогда весь день, но убедить нас, что они выше Пушкина и Лермонтова ей никак не удавалось.

 В том же письме (16 мая) приводил очень престранный случай, благодаря которому возник новый фазис в жизни моего брата в гимназии. Так ли это, т.е. действительно возник ли такой новый фазис, судить не берусь, и не хорошо помню, поэтому приведу только это письмо:

 "В пятницу вечером часов в 10 мы легли спать. У товарищей зашел разговор про женщину, который, конечно (о времена, о нравы!), заставил их вдаться в цинизм... Грустно писать об этом, тетушка. Не желая мешать их беседе, я старался не слушать и заснуть, но слишком громкий смех и слишком грубые шутки не позволяли мне сосредоточиться, и я счел лучшим молча удалиться из спальни на том основании, что дело было после молитвы и мыслей о великом и святом. Когда через час я пришел, все тотчас утихли, но потом начали острить на мой счет и с иронией отзываться о таких юношах, которые 16 и 15-ти лет все еще остаются при таких же понятиях, которым их научили няньки да тетки (уж не ты ли?). Потом они стали говорить между собой, что они дурного ничего не говорили, а только развивали науку; но эти оправдания я счел нужным попросить их оставить при себе. Тут начался разговор между мною и Map. Когда я сказал, что голос совести заставляет меня удаляться от подобных разговоров и что голос находит подтверждение в словах Апостола Павла, советующего христианам не говорить о таких мерзостях, перед мной со всею точностью было развито материальное и совсем атеистическое учение, жалкие верхушки Фортунатовских доказательств. Я возражал также со всею точностью при громком одобрении тут бывших товарищей ...Я приведу здесь несколько его тезисов: "Мир сотворен Богом, но ничего не бывает без причины, следовательно, должна быть причина, породившая Божество, а потому Его быть не может, ибо что сотворено, что имело начало,-- это -- тварь, а тварь Богом быть не может..." говорит Map...

 "Но, спрашивается, если мы видим пред собою мир, во всем величии и во всей красе, кто создавал его, если принять предложение, что ничего не бывает без причины".

 "Если мы допустим сотворение человека как дело рук Божиих, так отчего же Бог так несправедливо и неумело с ним распорядился, ибо созданный для блаженства человек переносит зло и везде -- зло, обман, нелюбовь".

 "Вот странное понятие -- если Бог нас сотворил, то мы сотворены для блаженства. Нет, мы здесь рождены и облеклись в материальную оболочку для совершенства и уподобления Создателю -- иначе наша душа умирает" (ср. XI гл. Симв. веры по катехизису).

 "Но для чего создана материя, где погружена душа, где мы теперь вращаемся, для чего сотворен диавол (так названа материя в Библии по А. Weill)? Бог именно по мнимому могуществу мог делать иначе, он прямо мог сделать, чтобы все души были ему подобны".

 "Но материя -- зло. Душа наша при рождении еще не сформированный дух и потому еще не добро. Как материя прельстила Адама и Еву, так прельщает она и нас. В ее руках все наше тело и страсти. Душе предстоит вырабатывать добро, но может ли она постигнуть его, не постигши зла и не имея его перед глазами. Авл Гелий и другие философы часто повторяли, что напр. Правосудие без Неправды быть не может; храбрость без низости и трусости, так же -- и точно так же добро без зла -- и добро никогда не может явиться там, где нет зла. И Бог для того, чтобы человек постиг это добро, по своей мудрости, сотворил и зло, и материю".

 "Откуда у человека разум? Кто его дал?" "Бог,-- говорит он,-- не существует, а потому природа".

 "Но как может дать ему природа то, чего она сама не имеет, ибо природа по учению материалистов -- это материя, то есть не мыслящее и не умное существо"...

 "Ум дан человеку совокупностью всех явлений, которые привел слепой случай к созданию ума".

 "Так вот что: случай управляет нами? Где же тут исторические и физиологические, и статистические законы, которые природа создать не могла, а должно было создать существо мыслящее..." и т.д. и т.д.

 Мы с ним проспорили до 2-х часов.

 Утром лишь только я встал, все товарищи изъявляют свое сочувствие и благодарность за то, что я подержал в них веру, поколебленную М."

 Далее идет описание субботы и воскресения, проведенных у тети Лизы, посещения Миллера и Пантелеймона, и только в конце этого бесконечного письма Леля вспомнил, что "писал не объяснение, почему я вступил в новый Фазис существования: моя партия одолела, и я в глазах Map не блаженный, и не юродивый и не дитя, а помощник... "

 Вероятно, с этого времени товарищи его стали к нему обращаться за разъяснением вопросов, всегда столь жгучих и важных для молодых людей, еще не ушедших с головой в служебную и деловую жизнь. Но так как в последних письмах того периода Леля более не возвращался к этим вопросам, то и я на этом ставлю точки.