Первое лето в Губаревке прошло для нас очень тихо и мирно: занятия с Зотовой, ежедневные прогулки в громадном, чудном парке, начинавшемся в конце "шоссе" -- длинной широкой аллеи, с обеих сторон с июня утопавшей в розах; семейные праздники, изредка катание на красивой вороной Элеоноре в дрожках или в кабриолете, дружба с Хватаем, который разделял наши забавы и прогулки. Зотова была очень добрая женщина средних лет, но она мало влияла на нас, поглощенная постоянной тревогой то из-за редкости писем матери, то о здоровьи сестры. Помню, как за обедом однажды она опять стала жаловаться на то, что давно нет писем от матери, а Леля очень серьезно утешил ее: "Ça peut être, que votre mère est morte" {"Да, быть может, ваша матушка умерла".}... -- и очень удивился, когда в ответ Зотова залилась слезами.
В августе она не выдержала и, когда Наташейка собралась в Петербург, собралась и она, а мы остались с одной Сюзанной {Сюзана приехала с нами из Одессы.}, которая так привязалась к нам, что совсем не хотела уезжать, забывая, что у родных покойного мужа ее остался ее собственный сынок. Вообще Сюзанна была добрейшая немка, всегда веселая, приветливая, с большими серыми глазами и длинными каштановыми косами, дважды обвивавшими ее голову.
Она, собственно, была бонной Оленьки, но я привязалась к ней более, нежели ко всем своим гувернанткам, потому что с ней не были связаны ни переводы, ни диктанты, ни зубрение, ни отметки -- все эти тягостные атрибуты учебной жизни.
Напротив, она брала меня с собой всякий раз, когда ходила на птичий двор, и мы иногда с ней кормили из рук обступавших нас цыплят и утят. Мы заглядывали и на скотный двор, где росли хорошенькие телки, шли в теплицу за салатом и огурцами к обеду и в оранжерею снимать спелые персики и абрикосы. Иногда она нам с Лелей давала детские лейки и мы с ней поливали наш любимый цветник -- Посредническую звезду, разбитую в память службы дяди мировым посредником. Садовником был тогда молодой, энергичный Бодров, выписанный из Ропши, большой знаток цветочного и оранжерейного дела. Осенними вечерами Сюзанна учила нас с Оленькой всевозможным рукоделиям, и мы с ней зачитывались "Der kleine Vater" {"Маленький отец". Не помню автора.}. Все это казалось мне гораздо интереснее Персидских войн и Камбиза, о которых Леля находил удовольствие говорить с дядей, уже видимо опережая меня в исторических познаниях. По прочим предметам он также, если и не перегнал меня, то во всяком случае шел вровень со мной. С наступлением зимы наши учебные занятия стали серьезнее. Тетя учила нас катехизису и языкам. Очень усердно изучали мы "Наш друг" Корфа и "Родное Слово" Ушинского. Дядя учил нас истории, а для географии и арифметики приезжал к нам из Вязовки (соседнего села, в 3 верстах от Губаревки) молодой, горбатый Михаил Николаевич Розенберг, брат помещика-соседа. Это был умный и начитанный человек. Дядя любил с ним подолгу беседовать и играть в шахматы. Помнится, Леля любил слушать их беседы, а также принимал участие в шахматных турнирах, и вскоре сам стал очень хорошо играть в шахматы. Конечно, и мне пришлось учиться этой игре, но я всячески старалась избавляться от нее, так как один вид глубокомысленно уткнувшихся в нее игроков всегда наводил на меня тоску.
Так незаметно подошло Рождество. Мы готовили под руководством Сюзанны разные сюрпризы тете с дядей, вышивали, рисовали, склеивали разную чепуху, а они со своей стороны тоже сюрпризом приготовили нам елку в сочельник, день моих именин. Радости было много, и делили мы ее с целым штатом дворовых детей. Одних малышей столяра Сергея Кирилыча и прачки Дарьи было семь душ: Варя, Таня, Гриша и т. д.
Свободное копирование
