В числе обязанностей моих по должности стряпчего полицейских дел, именно Рождественской части, была одна, невеселая, — это присутствие на казни плетьми.
Наказание это сопровождалось известною обрядностью.
Приговоренного везли по городу из тюремного замка в особом открытом экипаже, похожем на похоронные дроги, на них он сидел, прикованный к столбу, в черном одеянии, с большою надписью на груди: за какое преступление он везется на казнь. Конвоирами был отряд солдат при ружьях и жандармы; впереди барабанщик, бьющий дробь. К 7 часам утра я должен был являться на Конную площадь; к этому времени привозили преступника. Устроены были помостки, и привязывали ремнями у шеи и у ног. У помостков стояли: полицмейстер, священник с крестом и врач. Читали приговор и после оного барабанщик бил дробь; затем привязывали арестанта и, в заключение, палач в красной рубахе, с известным приговариванием: "берегись, обожгу!" — приступал к исполнению казни. После исполнения подавали фургон, в который сажали наказанного или укладывали его лежа и отправляли в больницу тюремного замка.
Первый раз я вынес тяжелое впечатление от вида, который принимала спина наказуемого, делаясь совсем синею, но человек, прежде всего, животное привычек, как говорят французы, и, к стыду моему, должен признаться, что после четвертого зрелища я никаких сильных впечатлений не испытывал.
Впрочем, этому способствовало сделанное мною в этот промежуток времени открытие. На третьей казни должны были применять над преступником-отцеубийцей высшую меру наказания, а именно 99 ударов плетей. Такая мера наказания признавалась равносильною смертной казни. Подробности преступления были до того ужасны, что никто из нас не мог чувствовать даже малейшей жалости к нему. На пятидесятом ударе доктор осматривает казненного и дает мнение, что казнь может быть продолжена. Ее кончают... Преступника после 99 ударов плетей кладут в фургон, и, взглянув на его лицо, я заметил, что оно как будто не выражало тех страданий, какие он должен был перенести.
Но впечатление свое я оставил при себе. Дней через пять прихожу я в тюремный замок, вхожу в большой двор и застаю невиданную картину: стоят, построенные в карэ, арестанты, а посредине кого-то секут. Я узнаю, что секут палача за то, что он слишком легко наказал отцеубийцу. По этому поводу я познакомился со всеми тайнами этой процедуры. Я узнал, во-первых, что палач избирается всегда из самых тяжких преступников, приговоренных к бессрочной каторге; узнал, что такой молодец охотно предпочитает функцию палача, так как она оказывалась очень выгодным, сравнительно, делом. Палач перед казнью получал от наказуемого или от его семьи известную плату, доходившую до тысячи и более рублей за легкое сечение, и благодаря этому всякая казнь, несмотря на то, что плеть тройная и что каждый удар помножался на три, на деле превращалась в исполнение лишь формальности: было больно, но никогда не было опасности не только для жизни, но и для здоровья. Весь секрет заключался в способе привязывания казненного к наклонной доске. Как доктор мне объяснил, от палача зависело, как привязать преступника: если бы он привязал его к доске плотно и так, чтобы преступник не мог приподнимать плеч, не оставив пространства между грудью и доскою, тогда, несомненно, на четвертом или пятом ударе он получил бы паралич легких и смерть; если же его привязывали так, что он мог поднять плечи и слегка приподняться, тогда он мог без всякой опасности перенести и 99 ударов. Что при мне и случилось. Все это знали и, разумеется, не мешали палачу привязывать казненного по-своему. Тут же, на этих помостках, производилось наложение клейм: придавливали к рукам и к ногам пластинку с зубчатыми буквами, которые врезались в тело, а затем обмазывали это место черною краскою, которую нельзя было смыть: словом, это была операция, похожая на татуирование у индейцев. В итоге от всего этого впечатление всегда получалось отвратительное, и нельзя было не порадоваться искренно, когда эти наказания плетьми и клеймение были отменены. Устрашающее действие их было слабо, а все детали были только отвратительны.
Есть преступления, которые, по своей бесконечной жестокости, во всем образованном христианском мире требуют смертной казни; отвергать этого нельзя; но не может быть преступлений, которых наказуемость могла бы заключаться в истязаниях, коих самая тяжесть могла зависеть от каприза палача или от суммы взятки, получаемой палачом.
Как символическое зрелище, казнь дворянина производила более сильное действие. Его привозили в его платье, на том же помосте читался приговор. Затем палач снимал с него платье, барабан бил дробь, палач подходил к преступнику, и над головой его ломалась шпага; после того его одевали в арестантское серое платье.
Свободное копирование
