Наутро выдали больничную пищу. Притащили много записок от ссыльных, сидевших на других коридорах. Многие просили описать подробности туруханских событий.
Когда раздалось "на прогулку!" и всех из коридора выпустили, нашу одиночку не открыли. Мы, как всегда, прибегли к скандалу и потребовали начальника тюрьмы. Пришел его помощник и на наш удивленный вопрос хладнокровно ответствовал:
-- Это -- распоряжение начальника тюрьмы.
Еще более настойчивым требованием добились мы отмены злостного распоряжения и после обеда вышли уже со всеми остальными с нашего коридора. В ограде сразу встретились с Мордвиновым и Куцманом, долго говорили. Узнали, что в ночь, когда казнили товарищей, было казнено десять человек. Двое наших сопротивлялись и были заколоты штыками.
Великанов, по словам солдат, долго оставался в петле живым. Когда помост шумно покатился и тела повисли в воздухе, он вздрогнул, закачался и раза три завертелся. Палач неудачно накинул веревку, и он судорожно раскачивался во все стороны. Веревки были толщиною с палец, намазаны салом, на концах двойные петли. Было ли это местью за разбитую башку второго палача или вышло по оплошности палача чисто случайно, гадать трудно. Аксельрода казнили трое: двое палачей подняли на носилках на помост, третий накидывал петлю.
Удалось за эту прогулку потолковать с Мордвиновым о подробностях предполагаемого побега.
Прошло еще несколько томительных дней. На прогулке кто-то из одного окошка бросил нам в куске хлеба записку. Едва успел я ее поднять, как заметил надзиратель и потребовал отдать. Я отказался это сделать, он сообщил помощнику начальника, и тот хотел загнать нас в камеру, не дожидаясь конца прогулки.
-- Время прогулки кончится, сами зайдем, а раньше не пойдем.
Это было второе сопротивление тюремной администрации. Записку прочесть не удалось, но, судя по почерку, писал ее Неймарк. Возле камеры на коридоре столкнулись нос к носу с надзирателем, пытавшимся было обыскать нас. Чтобы не допустить обыска, записку в их присутствии пришлось изорвать в мелкие кусочки и скомкать в зубах. В камеру не впускали, пока не пришел помощник начальника тюрьмы с внушением, а затем и угрозой лишить прогулки, выписки, переписки и многих других прав, если будем чинить дебоши и заносчиво держаться с надзирателями.
После больших нареканий и увещаний впустили в одиночку. Надзиратель о нашем неподчинении доложил начальнику тюрьмы, и когда мы вышли на поверку на коридор, туда не замедлил явиться он "сам".
Тюремное начальство, с одной стороны усилив надзор, с другой -- давая многие и многие привилегии, делало это не из личных симпатий и сочувствия к нам, а просто-напросто боясь, как бы мы чего не натворили.
На прогулке снова встретили Мордвинова. Говорил, что в тюремной мастерской заказал добавочно ножей, там же обещали ему достать ключи к ручным кандалам. В мастерской той работали несколько человек туруханцев, обвинявшихся в содействии нашему побегу. Быстро мы с ними связались, и пошла переписка.
Прежде всего удовлетворили их просьбу, передав туда наш обвинительный акт. Долго его таскали по одиночкам, камерам, мастерским. Из записок товарищей видно было, что последние, ни за что ни про что попав в тюрьму из-за нашего мятежа, вопреки слухам относятся к нам как к близким товарищам. Когда мы от Мордвинова узнали, что в красноярской тюрьме сидит по нашему делу Пуссе, к которому политические из одной с ним камеры относятся как к своему человеку, мы немедленно поставили их в известность о предательстве Пуссе и даже больше... просили каким бы то ни было способом вывести его в расход. Просьба, к сожалению, исполнена не была: Пуссе скоро оказался на свободе.
Свободное копирование
