Глава шестнадцатая
ИДЕМ НА КАТОРГУ
(Прикня, Ермаковский, Шальчус и Барута)
Потянулась монотонная жизнь. Один росчерк пера сверху -- и не стало наших товарищей. Жили мы воспоминаниями жуткой ночи. Тосковали, как можно тосковать по близким и горячо любимым. Рвались узнать подробности казни, по соседняя одиночка пустовала и узнать было не у кого. Обвиняли Мордвинова (хотя он этого не заслуживал), почему не ускорил побег, авось они удался бы. Тот убеждал, что ускорить было нельзя, на то были об'ективные, от него не зависящие причины.
-- Я одинаково заинтересован в побеге. Так же, как и вы, я имею бессрочную каторгу и жду еще второго приговора, но надо учесть все за и против, чтобы пуститься во вся тяжкая.
Через неделю после казни передали нашу одиночку в ведение гражданского караула, т. е. тюремной администрации. В связи с таким существенным изменением явился к нам начальник тюрьмы, его помощник и старший надзиратель читать рацеи, как должно вести себя приличным арестантам.
-- Наказание вы несете очень тяжелое, что и говорить, но возможен манифест, тогда срок сократится. Я в свою очередь приказал уже всех вас перевести на больничную пищу. Не лишаю также права пользоваться пищей из общего котла. Ввиду того, что вы долго были без воздуха, разрешаю часовую прогулку в день. Велел вас сегодня свести в баню. Выписки вам не ограничиваю; берите сколько хотите в тюремной лавке. Писем родным сколько хотите, столько и пишите. Словом, все, что от меня зависит, я делаю, но вместе с тем предупреждаю: мысль о побеге напрасна, вы от меня не уйдете. Заранее говорю: если сделаете попытку бежать, пеняйте на себя; расправлюсь, как хочу. Мне несподручно за каждого беглеца садиться на его место...
Мы поблагодарили.
-- За то, что вы сочувственно отнеслись, за то, что улучшите условия нашей жизни, глубоко вам признательны; что же касается побега, мы не птицы, в окошко не вылетим, если даже постоянно будем лелеять мысль о свободе. А если будет удобный случай, вам должно быть ясно, в тюрьме не останемся. Все приговоренные к бессрочной каторге твердо знают, что освободиться от тяжелых цепей на руках и ногах можно только или путем свержения монархии, или через побег; так что и вы не зевайте, и мы не станем. Будет возможность -- убежим, не удастся -- обещаем вести себя как подобает, если вы сами не вызовете нас на непотребную выходку.
В тот же день состоялась долгожданная прогулка.
Однако удивительным показалось одно обстоятельство: нас выпустили не вместе со всеми арестантами, а отдельной четверкой.
Мы решили, если завтра повторится то же, протестовать, а пока разгуливали по двору. Час прогулки после долгого пребывания в спертом воздухе казематов подействовал ошеломляюще. Несмотря на то, что усталость и головокружение подсекали ноги, было необычайно говорливое настроение. Много было переговорено, вспоминали казненных товарищей и всю нашу эпопею.
Заключенные из многих одиночек и камер высовывались в окошки, кричали что-то и жестикулировали. Подконец прогулки все окна той стороны тюрьмы, где мы гуляли, были заполнены лицами арестантов. Надзиратель, следивший за нами, неоднократно просил их сойти. Не слушались битком набитые окна каменушки.
Отгуляли мы положенное время и по команде "заходи в камеру" вошли в свою одиночку. Там уже стояли кровати; на них -- новые матрацы и подушки, набитые соломой, пододеяльники и новые одеяла. Выдали полотенца, казенные кружки, один чайник, ложки, соль, мыло. Дали воды помыть одиночку, швабру и тряпки смести пыль с закоптелых от калориферного отопления окон и стен. С разрешения же начальника тюрьмы прислали нам сидевшие в тюрьме товарищи политические довольно большую корзину с передачей: сахар, чай, белый хлеб, колбасу, ветчину, масло, табак, бумагу, спички. Но самое приятное, чем усладило нас начальство, это -- баня, которой мы больше года не знали. Мылись только вчетвером. Там выдали чистое холщевое белье, портянки, мыло и веники для парки. Ручьями текла черная грязь с тела. Расцарапанное в кровь от пожиравших его насекомых тело саднило как от чесотки. Больше часу отводили мы душу, как ненасытные утята плескались в воде. Надзиратель не протестовал. Груды насекомых свалились с нашего белья и тела.
В первую ночь под гражданским караулом охраняли нас усиленно: надзиратель то-и-дело смотрел в волчок.
Свободное копирование
