О приближении последнего часа жизни товарищей необходимо было поставить в известность Кравченко, чтобы он заблаговременно перестучался с остальными одиночками и имел наготове яд.
Долго мучились, пока один с замиранием сердца подошел к стене и нерешительно отстучал страшную фразу. Кравченко, сверх ожидания, принял горькую весть очень спокойно. Завещал мстить до последней капли крови царской опричине. Просил передать всей Туруханской ссылке, что побег ссыльных, так неожиданно развернувшийся в грандиозный пожар края и в сплошной революционный лагерь, обязан своим происхождением одному только бесправию царских скоморохов, наряженных в чиновничьи мундиры. Еще раз просил по указанным адресам известить близких ему лиц. Пошел, обстучался с соседями и, вернувшись, снова переговаривался с нами до тех пор, пока не послышался подозрительный шорох в коридоре.
Я взглянул в волчок: глаз часового уперся в самое стекло. Шум усилился. Кого-то втихомолку бьют, кого-то давят за глотку и он хрипит. Засуетилась наша одиночка.
Наших соратников выводили на эшафот, и мы бессильны были сопротивляться подлому насилию. Аксельрод крикнул:
-- Прощайте, товарищи! Мы уже в руках палачей. Несмотря на то, что он имел лишь обрубки ног, еще не заживших к тому времени, палачи, как потом рассказывали часовые, швырнули его, держа за горло, на носилкии понесли на помост. Несчастный сумел как-то освободить свою глотку и выпустить последний крик: -- Прощайте, товарищи, мы уже в руках палачей!.. Особеннонервный из нашей одиночки Прикня сорвался пулей с матраца, на котором лежал, засунув голову под подушку,чтобы не слышать происходящего, и, гремя по асфальтовому полу кандалами, не обращая внимания на крики часового "Ложись!", схватил деревянную парашу и со всей силой бабахнул в дверь, так, что параша разлетелась в щепки.
Мы неистово кричали и кляли палачей.
На коридоре щелканье винтовочных затворов и беспорядочный шум сливался с глухими голосами близких нам людей, которые хриплым, неживым голосом посылали свое последнее "прощай".
Мы вышибли окошко, мы ломали дверь, но наш бурный протест остался "гласом вопиющего в пустыне" -- никто из арестантов не отозвался. Была темная зимняя ночь; крепко спала тюрьма, не чуя беды, не слыша, что на коридоре не с добра толкутся четыре-пять десятков солдатских ног. Крик Аксельрода замер, перейдя в стон за дверью на лестнице.
Мы беспомощно, как дети, рыдали... Охватило одно общее горе. Мысленно прощались с дорогими соратниками, с которыми жизнь спаяла крепкими узами, связала одной великой идеей.
Нервное возбуждение достигло предела. Нас до утра трясло как в лихорадке, тем более, что последние две-три недели ночи без сна были постоянным явлением. Днем и ночью мы одинаково не смыкали глаз.
Минула глухая страшная ночь. Чуть забрезжил свет, на коридоре разговоры возобновились. Скуки ради надзиратель болтал с вставшими на пост часовыми
-- Ребята, а кто из начальства присутствовал при казни? -- обратился надзиратель, совсем еще молодой человек, не искушенный, не посвященный в святая святых тюремной жизни.
-- Начальства было много: тюремный начальник, несколько надзирателей и солдат из караульного помещения, комендант города, жандармский полковник, врач, священник; пришел не то прокурор, не то его помощник, сначала зачитал приговор, потом сказал: "Приговор приводится в исполнение". Священник приблизился с крестом и святыми дарами к осужденным, но из них ни один не подошел.
Разговор перешел в тихий, почти не слышный, уловить смысл разговора было нельзя. Я, не отрываясь, слушал у волчка. Недолго пришлось ждать: они забыли оэ опасности быть подслушанными, и разговор стал снова громким. Тот же часовой продолжал:
-- Двое осужденных здоровые ребята, вот из этих камер (разговор, очевидно, шел о Кравченко и Иваницком), выкинули номер: когда перед казнью сняли с них все кандалы, набросились на конвой и хотели вырвать винтовки. Один ухитрился чем-то разбить палачу голову. Тут их поддели на штыки и казнили наполовину истекших кровью. Врач подошел к повешенным; пощупав пульс, сказал: "Они уже мертвы". Палач поднялся по лестнице на помост, разрубил одну за другой веревки и, когда повешенные попадали на землю, обмотал остатки веревок вокруг шеи каждого. В присутствии всего начальства сложили их в гробы, заколотили и на телеге, которую сопровождали несколько солдат и жандармов, куда-то увезли.
Так неожиданно в первую же ночь нам стала ясна страшная картина казни. Утром явилось начальство. Послали за тюремным стекольщиком, вставили стекла. Начальник тюрьмы грозил привлечь к ответственности за самоуправство и порчу казенного имущества. Угроза по меньшей мере глупая: люди обречены на бессрочную каторгу, а их стращают еще какой-то ответственностью.
Свободное копирование
