План побега пришлось перестраивать, пять-шесть отчаянных террористов выбыли из строя. Мы, как к наши смертники, горячо просили Мордвинова не тянуть с побегом. Тот, наоборот, уговаривал не спешить.
-- Сгоряча действовать толку мало. Рисковать жизнью можно, лишь имея хоть сколько-нибудь шансов за счастливый исход дела. Если мы выступим неорганизованно, ясное дело: нас прикончат на тюремных коридорах.
Так время и шло. Наши сопроцессники нервничали, упрекали нас, зачем затягиваем ответ.
Кто-то из туруханцев, сидевших под гражданским караулом, успокоил Кравченко тем, будто все мы будем судиться еще гражданским судом в Енисейске за вооруженное нападение на частных лиц и за убийство сопротивлявшихся купцов. Возбужденно стучал мне об этом радостный Кравченко, размечтавшийся о предстоящей дороге в Енисейск, где, по его словам, мы наверняка уйдем из-под конвоя в тайгу. Одного не учел бедняга: более сурового приговора, чем казнь, никакой суд придумать не мог.
Кроме того, везти нас куда-то в Енисейск, рискуя дорогой потерять, было совсем не в интересах правительства. Это было ясно всякому, но люди, доживавшие последние дни,а может быть, и часы в атом "прекрасном" из миров, боялись думать о смерти и слепо верили тем, кто сулил вместо казни жизнь.
То под одним, то под другим предлогом откладывался день побега, а жизнь шла своим чередом. Пришел день, когда в тюрьму привезли десять гробов, приготовленных, как ходил слух, для приговоренных к казни. Таких в красноярской тюрьме было в то время много. Вечером стоявший у нашей двери часовой шептал нам:
-- Сегодня ночью будут казнить ваших товарищей туруханцев.
Мы сгрудились у волчка.
-- Откуда у вас эти сведения?
-- В караульном помещении старший тюремный надзиратель говорил солдатам.
Наперебой посыпались вопросы. Не верили. Нервно шагали по камере; одна мысль затемняла другую. Не связно толковали об одном и том же. Сообщали Кравченко, тот наивно отстукивал:
-- Наверное, выдумка, будет второй суд в Енисейске.
Посты сменили у всех одиночек. Во главе с разводящим старая смена ушла, захлопнув дверь коридор?
Подхожу бесшумно к двери. Хочу завести разговор с новым часовым.
-- Что слышно у вас в караульном помещении?
-- Уходи, уходи!
Ого, с этим не поговоришь.
Отошел. Потолкался по камере, подхожу сном. Слышу, наш часовой разговаривает с соседним.
-- У тебя один в одиночке?
-- Да, один.
-- Молодой?
-- Да, молодой.
Я, подтянув кандалы, чтоб не звенели, подошел поближе к двери и приложил ухо.
-- Этих, говорят, будут сегодня вешать?
-- Наверное.
-- А где их вешают?
-- Не знаю, один солдат наш говорил, будто за баней где-то в углу; он раз как-то там был при казни.
-- А за что их так строго судили?
-- Офицер говорил, что в Туруханском крае прошлой зимой был сильный бунт, вот бунтовщики-то и сидят тут. Рота из нашего полка ездила на усмирение и поймала их. Разведочная команда вернулась обратно вся обмороженная, выдали им наградные и медали. Ты порасспрошай этих арестантов, они все расскажут.
-- Боюсь, попадет.
-- Не попадет: наши стояли на посту и с ними разговаривали.
Часовой уставился глазом в волчок, я стою безучастно у двери.
-- Эй, земляк! А за что вас заковали?
-- Как за что? За ноги, за руки. Разве вам не видно в волчок? -- прикидываюсь я.
-- Нет, что вы такое натворили, что вас держат скованными и под военным караулом?
-- Это строгости губернатора,
-- А где вас поймали?
-- В Туруханском крае.
-- Чемже вы занимались там?
-- Туда нас сослали.
-- А за что?
-- Некоторые не поладили с царскими чиновниками, некоторые воевали с фабрикантами: не хотели жить впроголодь, находясь по двенадцати часов в день на работе.
-- А здесь-то лучше разве сидеть?
-- Не все сидят. Есть такие, что на воле работают и теперь получают больше, чем прежде, а работают меньше.
-- Ну, а вам-то какая польза от того, что они меньше работают и больше получают?
-- Не всем же о пользе думать; кому-нибудь надо и дорогу к тому прокладывать, бороться. Где лес рубят, там и щепки летят...
Долго я беседовал с часовым. Он оказался очень разговорчивым.
-- Вы курите? -- закуривая папироску, полюбопытствовал он.
-- Да, курю, но нам табак держать не разрешают.
-- Я вам сверну папироску.
-- Ладно, сверни.
Быстро скрутил, просунул в щелку, проделанную штыками (хорошие постовые проковыряли ее, передавая табак).
Мой собеседник был рабочий с одного уральского завода, человек довольно чуткой души. Под конец нашей болтовни подошли мы к той теме, которая меня, главным образом, и толкнула начать разговор.
-- Сегодня ночью будут вешать тех, что судились по одному с вами делу, услышал я, онемев, как от удара бича.
-- А ты как узнал? -- скрывая нервное подергивание лица, спросил я его равнодушным тоном. Мы все сколотились к двери.
-- Да в караульном помещении унтер-офицеру сказывал об этом старший тюремный надзиратель.
Разговоры пресеклись. Было одиннадцать ночи и пришла новая смена.
Свободное копирование
