В шесть-семь утра, как и прежде, разбудили, помыли, угостили кипятком, на этот раз в неограниченном количестве,
В одиннадцать обычно открывался суд. Допрос начался со свидетелей села Монастырского. Несколько монахов, только-что присягнувших, без зазрения совести давали ложные показания. Говорили, будто мы, войдя в монастырь, избивали их прикладами, требовали денег, грозили переколоть штыками, если не будет сдано оружие. Много было приведено фактов, взятых с потолка.
Следующее показание давала девушка шестнадцати-семнадцати лет. Ее отец, торговец в Монастырском, был один из двух удиравших в Туруханск сообщить администрации о нашем в'езде в Монастырское. После того как наши часовые вернули их по домам, он из окна своего дома упорно отстреливался, там и был убит.
Девушка оказалась большой выдумщицей: приплела даже не имевший места в жизни факт убийства жандарма, который, по ее словам, был убит возле отца.
Опросом жителей Монастырского кончилось заседание суда. До трех был перерыв на обед, после чего допрос свидетелей города Туруханска.
Первым выступил туруханский отдельный пристав, надворный советник Булевский, державшийся политики: знать не знаю, ведать не ведаю.
-- Во время нападения на город там не был, уезжал по делам службы в Тазовскую тундру и вернулся на второй день после от'езда шайки из города. Тогда и узнал от перепуганной жены, что убит наш Воден, что деньги казенные и имущество расхищены, дела управления сожжены. Пошел в управление разобраться в оставшихся несожженными бумагах. С большим трудом восстановил часть из них: так они были изорваны, скомканы и раскиданы всюду. Портрет его императорского величества государя императора, висевший в управлении, оказался прикрепленным к столбу на улице и во многих местах пробит пулями. Печатная машинка, печати, паспортные бланки похищены. Казенный фотографический аппарат увезен. В самом здании управления до сих пор еще хаос, все еще не можем свести концы с концами.
Отделавшись общими фразами, пристав умолк
-- Больше по делу показать ничего не можете?
-- Нет.
Председатель суда продолжал:
-- Скажите, в каком балке вы уезжали в тундру?
-- Этот балок я занимал у купца Вяткина, так как мой не был исправным.
-- А сколько балков имелось у Вяткина?
-- Не знаю, полагаю, что несколько.
-- Почему же неисправный ваш балок, попав в руки бежавших, оказался пригодным совершить такой далекий путь, какой совершили они?
-- Они могли силой оружия заставить кого-либо из мастеров Туруханска исправить его.
-- А сколько нужно было времени доехать вам до Таза и обратно?
Булевский растерялся... Чувствуя подозрительное отношение суда, сбившись в счете, запутался.
-- Вы свободны...
Виноватой походкой ушел в публику. Допрашивали надзирателя туруханской тюрьмы.
-- Каким образом обвиняемыми были открыты ворота тюрьмы?
-- Я им сам открыл, так как был уверен, что прибыла партия из енисейской тюрьмы, которую со дня на день ожидали. Когда приехавшие остановились у ворот и дали звонок, я подошел посмотреть в волчок. Вижу -- казаки. Открыл. В'ехали. Смотрю, с подвод сходят арестованные, а под ними оружие. Тут я понял, в чем дело. Дал тревогу. Меня схватили и обезоружили.
Дальше опрашивали несколько полицейских и казаков, повторявших одно и то же.
Вызвали жену Водена. Та рассказывала:
-- Ранним утром, когда я была еще в постели, послышались выстрелы, гудки, какие-то свистки, шум, крик. Одевшись, выскочила я за порог своего дома и увидела на крыльце убитого мужа. Мне сделалось дурно. Как и кто перенес меня в квартиру, не помню. Когда пришла в себя, в квартире несколько вооруженных человек что-то искали. Забирали казенные бумаги, просили сдать оружие и деньги. А с улицы доносились звуки стрельбы. Больше показать ничего не могу: пока грабители воевали в городе, из дома я не выходила.
-- Не приходил ли кто из обвиняемых к вам на квартиру?
Указала на Аксельрода.
В действительности последний там не был. Он стоял в то время на посту возле городского управления. Аксельрод с разрешения суда задал ей вопрос:
-- А что я делал у вас во время обыска и не ошибаетесь ли вы в этом показании?
Та пристально посмотрела на него и подтвердила свое показание.
Вызвали жену пристава Булевского, внесшую своим истерическим голосом некоторое разнообразие: сочувствие одной части публики и веселое оживление другой. Все, что несла ей на язык слюна, было выложено суду.
-- Меня избивали прикладами, когда я отказалась выдать казенные деньги и оружие. Приступая к обыску, грозили повесить меня в управлении, если после обыска обнаружатся деньги. Во время обыска разворачивали пол, ящики, перетрясли все тряпки и ничего не нашли. Заставилименя на всю ораву готовить обед. Чтоб сохранить свою жизнь и жизнь детей, повиновалась приказанию. В управлении в это время что-то ломали, ворочали мебелью, рвали бумаги, затем, разведя возле управления костер, сжигали их. Поздно вечером с улицы снова послышались частые выстрелы. Со мной сделался глубокий обморок, боялась за жизнь мужа, который должен был вернуться. Дочь, приводя меня в сознание, всячески успокаивала. Говорила, будто кто-то из бандитов рассказывал ей, что расстреляли Хозяшева, которого считали предателем. Четыре дня находилась я в страшно нервном состоянии, не верила, что жену пристава оставят в живых, и только молила бога спасти мужа, которому по приезде грозила неминуемая смерть. На другой день или через день после их от езда муж, вернувшись из командировки, нашел меня в постели: у меня было нервное расстройство, да и сам он, видя, что творится в городе и управлении, слег в постель.
Вызывали ряд купцов, показания коих не отличались одно от другого. Было время перерыва на ночь, нас отвели в тюрьму.
Свободное копирование
