На второй день в девять часов утра двигались по улицам, окруженные казенным церемониалом. По-прежнему толпа, отбиваясь от назойливых казаков, шумела возле здания суда.
В одиннадцать открылся суд. Допрашивали Великанова, коротко и несложно отвечавшего. Две-три фразы бросил Прикня. За ним вяло, без живой нотки в голосе несколько общими фразами ответил Барута.
Аксельрод слабым голосом, но с большой уверенностью и пылом произнес зажигательную речь.
-- Виновным себя не признаю, тем не менее приговор мне известен. Церемония этого спектакля весьма показательна. Внешним блеском и мишурой гнилого нутра не замажете, и далеко не к укреплению самоуправно-подлого строя они ведут. Недалек тот день, когда на скамье подсудимых, где теперь сидим мы, вы ответите перед судом трудящегося класса. Я, надеюсь и остальные товарищи-обвиняемые, умрем с этой мыслью...
Председатель суда не дал докончить речь. Прервал, повысив голос:
-- Признаете ли вы себя виновным?
-- Нет!-- резко крикнул он, собрав последние силы.
-- Вы свободны.
Последним вышел Михаил Кравченко. Сняли допрос быстро. Нового ничего не прибавил, виновным себя не признал. Во всем винил Туруханскую администрацию
Об'явили перерыв. В ту же комнату, где обедали предыдущие дни, принесли знакомый, до тошноты надоевший тюремный обед.
Через час вернулись в зал суда. После томительного ожидания суд начал допрос свидетелей. Допрашивали купцов Осиновки, где развернулись первые события. На вопрос, как началась перестрелка с казаками, отвечали односложно.
-- Слышали стрельбу. Продолжалась всю ночь. Кто стрелял, неизвестно. На второй день в деревне узнали, будто убито несколько человек казаков.
Допрашивался самый крупный торговец Осиновки.
-- Не знаете ли, свидетель, как были материально обеспечены ссыльные и выдавалось ли им ежемесячно пособие?
-- Точно сказать, как им жилось, не могу. Продукты в моей лавке брали некоторые на деньги, но большинство в долг, в ожидании получки пособия.
-- А в долг вы отпускали?
-- Сначала отпускал, но когда участились побеги из ссылки и беглецы долг не возвращали, давать бессемейным не стал.
Начался допрос казаков также с вопроса, как и с чего началась в Осиновке перестрелка. Первый сказал:
-- Я был в избе, когда услыхал выстрелы из соседнего дома. Не обращал внимания, пока не прибежал крестьянин со словами: "Ссыльные бьют ваших казаков". Мы выбежали с оружием на улицу. По нас стреляли. Мы -- назад, во двор. Оттуда пробрались через несколько домов, соединились с нашими. Завязалась стрельба. Цель наша была вытеснить ссыльных из-за домов на открытое место. Они нашу махинацию поняли, ухитрились зайти в тыл и погнали нас на равнину за деревню. Осталось только сдаться. Мы начали прятаться по домам.
-- А разыскивали вас ссыльные?
-- Да, нас искали, но ворота и двери домов во всей деревне были крепко закрыты; ломать они не стали.
-- Вы точно не помните число нападавших?
-- Не знаю, но много было.
-- Приблизительно сколько?
-- Ну, человек двадцать, двадцать пять.
-- А жители шли вам на помощь?
-- Некоторые пошли было, но скоро разбежались.
Председатель, указывая на нас, спросил:
-- Вы не можете сказать, кто из них принимал участие и какое?
-- Нет. Перестрелка была темной ночью, и признать теперь трудно.
Все же, указав на Иваницкого, казак добавил:
-- Судя по росту и фигуре, этот как-будто был. Помню, приходил здоровый, высокий, по кличке Малюта, но его здесь нет.
-- Скажите, свидетель, пособие выдавалось своевременно или была задержка в выдаче?
-- Этого я сказать не могу.
Такого же приблизительно содержания поступали ответы от всех свидетелей-казаков.
Вызвали стражника, постоянно проживавшего в Осиновке.
-- Вы кого-нибудь из обвиняемых знаете? Он, присмотревшись, указал на Иваницкого.
-- Да, вот этот в Осиновке жил, знаю.
-- И долго он жил?
-- Нет, не долго. Он прибыл с последней партией. -- Пособие он получал?
-- Не помню. Кажется, нет.
-- А выдавали деньги им ежемесячно или нет?
-- Иногда нет.
-- А часто бывали такие перебои в выдаче?
-- Часто.
-- А как часто? За один, за два или за несколько месяцев не выдавали?
-- Ну, иногда за два, за три истекших месяц", а то и больше.
-- А в тот период времени, когда денег не выдавали, на какие средства они жили?
-- Не знаю.
-- Вы -- местный стражник и должны бы знать, на что живут ссыльные от получки до получки.
-- Некоторые, мне помнится, получали от родных из России; некоторые рыбачили, охотились.
-- А чем они охотились, разве у них имелись ружья?
-- Да, у некоторых были ружья, другие ставили пасти.
-- И это им разрешалось?
-- Да, ружья не отбирали. Хотелось нам отнять, но распоряжения как-то все не получали.
-- Как, по вашему мнению, ссыльные голодали или нет?
-- Некоторые жили хорошо, а были и такие, что голодали.
Ряд казаков, опрошенных по делу, давал однотипные показания и пережевывал жвачку казака, вызванного первым.
Вышел купец Подкаменной Тунгузки. Показал, что в его доме, разыскивая жандарма, делали обыск. Жандарм был спрятан в соседнем доме, и ссыльные ограничились лишь тем, что взяли верхнюю теплую одежду. Вызвали самого жандарма. Его сообщения сводились к тому, что он лично был свидетелем, как наехавшие ссыльные разыскивали его по деревне.
Вышли бить челом на обидчиков купцы из села Сумарокова. Говорит один:
-- Ко мне домой ввалилось несколько ссыльных. Потребовали сдать оружие. Я отказался. Начали искать. Отобрали револьвер и семь тысяч денег. Прошли в лавку, взяли там охотничьи ружья, которыми я торговал, поломали их. Винтовое ружье системы Бердан с патронами унесли с собой. Грозили убить, если выйду из дома и подыму тревогу.
Как и всех предыдущих, председатель суда спрашивал:
-- Не был ли при обыске кто-нибудь из присутствующих здесь обвиняемых?
Свидетель присматривался, никого не опознал.
Выступившие затем свидетели этой деревни показывали одно и то же. Много путали, выдумывали не существовавшие факты. Затем следовали свидетели из Верхне-Имбатского, также ничего существенного не показавшие, произнесшие кучу заведомо лживых фраз.
Суд вызывал свидетелей в порядке деревень, идущих от Осиновки на север: из каждой деревни по нескольку.
Опросив свидетелей села Мироедихи, в одиннадцать часов ночи об'явили перерыв. С прежней помпой и нарочитой шумихой отвели нас в тюрьму, в знакомые трехаршинные апартаменты. Стуки доносились со всех стен.
Нетерпеливые товарищи из соседних и нижних одиночек спрашивали, вынесен ли приговор. Тюрьма, как один человек, интересовалась процессом и удивлялась чрезвычайной медлительности в разборе дела.