Красноярская тюрьма

Глава тринадцатая

КРАСНОЯРСКАЯ ТЮРЬМА

Так мы добрались до Красноярска. На окраине города, на горе, возле кладбища, нас ждали казаки красноярского гарнизона во главе с комендантом города. Торжественно прошествовали мы, окруженные хранителями, через весь город до тюрьмы. Там донага раздели, постригли, каждого сфотографировали, одели в одно нижнее белье. Каждого в отдельности перековали в новые ручные и ножные кандалы и поместили в одиночки, по двое в каждую. Одиночки выходили на коридор, носивший название Порт-Артур, где обычно помещались смертники.

 К каждой одиночке приставали часового, постоянно смотревшего в волчок. Окон раскрывать не разрешалось.

 Верхней одежды не выдали, полотенец тоже. Пища давалась: утром и вечером кипяток и два фунта черного хлеба; на обед мутная водичка, называемая щами.

 Главный начальник края генерал от инфантерии Селиванов, узнав о прибытии в тюрьму зачинщиков Туруханского бунта, не выдержал и лично захотел посмотреть тех зверей, о которых шумела печать всю зиму с декабря 1908 года.

 Он прошелся по одиночкам.

 В камере со мной находился Кравченко. С сохранившимися следами избиения мы лежали на матрацах, разостланных на полу. Вяло приподнялись, надевая коты. Селиванов спросил, не имеется ли к нему какой жалобы или просьбы.

 -- А кто вы такой будете? -- полюбопытствовал я.

 -- Я -- генерал-губернатор.

 Заговорил с столь важной персоной Кравченко. Селиванов поддерживал разговор.

 -- Отчего повязки на руках? -- ни с того ни с сего спросил он.

 -- Руки обморожены, -- отвечал Кравченко.

 -- Зачем тянулись на север?

 -- На это толкнули условия жизни туруханской ссылки.

 -- Все равно гибель на севере для вас была неизбежна.

 -- Это видно было бы,-- коротко ответствовал Кравченко.

 Все умолкли. Вышла заминка. Вдруг Кравченко не удержался и... посыпались упреки.

 -- По чьему распоряжению так плохо держат следственных? Не дают прогулок, нет бани, даже не дают воды для умывания. Белье меняют раз в месяц, иногда и того реже. Кипяток приносят в ведре два-три стакана на человека. Горячей пищи в обед не больше десяти ложек. Ни соли ни сахара. Воздуха лишены совершенно. Парашу не смазывают внутри дегтем. Стоит она в одиночке открытая весь день за неимением крышки выносится раз в сутки. Не разрешают переписки, равно и выписки.

 -- Такой режим установлен для вас мною лично, и до суда его не изменю. Что касается писем, разрешаю написать по одному к родным, такого содержания: "Я арестован за восстание в Туруханском крае, сижу в красноярской тюрьме (такой-то)?".

 Селиванов, ехидно улыбаясь, повернулся и ушел в следующую одиночку, где сидели Иваницкий и Аксельрод. Последнему только-что ампутировали отмороженную левую ногу. Не задерживаясь у них, он спешил "осчастливить" следующие одиночки.

 Скоро к нам постучал Иваницкий. Поднялся Кравченко перестукиваться. Иваницкий рассказывал, что просил именитого гостя разрешить снять с умирающего Аксельрода ручные кандалы и перевести его в тюремную больницу, ввиду того, что стаскивать с нар на парашу и вообще ухаживать за ним как за больным в камере некому. Селиванов во всем отказал. Иваницкий рассказывал еще: Заметил Селиванов кусок белого хлеба.

 -- А как попадает сюда белый хлеб?

 Комендант, указывая на Аксельрода, ответил:

 -- Этот у нас на больничной пище.

 -- О, это -- роскошь. Нет, нет, это надо отнять. Ничего, никаких привилегий,-- был ответ Селиванова.

 На другой день Иваницкий стучал:

 -- Больничную пищу у Аксельрода отняли.

 Хотя в медицинской помощи нам отказывали, мы все же постепенно оправились от побоев настолько, что могли ходить по одиночке. Подкандальников не выдавали, равно и ремешков для подтягивания кандалов, боясь того, что кто-нибудь удавится. Ручные и ножные кандалы были туго прикованы к голому телу на заклепки, отчего руки и ноги скоро покрывались ржавчиной.

 Мы часто задавались вопросом, почему нас, следственных, держат в таких условиях, о каких мы никогда не слыхали. Кравченко предлагал об'явить голодовку. Отклонили.

 На первое время решили требовать открыть окна, а в случае отказа бить стекла, чтобы видеть, как на это будутреагировать военные власти,

 Вызвали караульного начальника.

 -- Откройте нам окошки, мы задыхаемся; в глухом каземате жить не будем.

 -- Этого сделать я не имею права, а доложу коменданту города.

 Скоро прибыл и тот.

 -- Откройте окошки. Теперь лето, а мы лишены прогулки и дышим спертым воздухом.

 И тут категорический отказ, мотивированный тем, что так держать велено генерал-губернатором, и он ничем помочь не может.

 Мы грозили разбить стекла окон. В ответ слышали угрозу усмирить.

 -- Это вам не Туруханский край. Мы вас здесь живо утихомирим.

 Быстро состучались мы с остальными тремя одиночками и в подтверждение обещания во всех четырех одиночках принялись выбивать стекла. Засуетился комендант на коридоре. Громко закричал:

 -- Стреляйте, стреляйте!

 Ни одного выстрела не раздалось. Мы гуляли по своим одиночкам, жадно глотая свежий воздух. Скоро к нам ввалилась толпа начальства во главе с комендантом; с ними -- стекольщики.

 -- Если не разрешите открывать окна, то сколько бы вы их ни вставляли, все равно выбьем.

 Стекла были вставлены, но едва захлопнулась за дорогими гостями дверь, снова зазвенели стекла. Комендант, видя, что стекла летят единовременно во всех одиночках, понял, что мы действуем организованно. Пустился еще на одно средство: приказал нас перегруппировать и рассадить по одиночкам через камеру друг от друга.

 Меня поместили с Аксельродом, Кравченко -- с Великановым и т. д. Вставили еще раз стекла, еще раз мы их разбили. С тех пор до суда сидели с открытыми окнами.

 Вторым нашим завоеванием было то, что мы скоро установили связь с тюрьмой. По ниточке, выдернутой из онучей, завели переписку с сидевшими по нашему делу в нижних одиночках товарищами, а через них и с остальными политическими. Они находились под гражданским караулом, и им позволялось многое, о чем мы могли лишь мечтать.

 От них мы узнали, что в этой тюрьме сидит Пуссе, обвиняющийся, как и они, за содействие нашему побегу. В отобранных у нас при аресте бумагах были найдены Нагурным указания и маршруты, писанные для нас самим Пуссе в Дудинке. Вот причина его ареста. Мы предупреждали товарищей, что Пуссе играл провокационную роль и является главным виновником нашего ареста, советовали его остерегаться.

 На нашем коридоре, в одной из одиночек сидел два с лишним года некий Т. Мордвинов. Он был осужден к бессрочной каторге за красноярское восстание 1905--1906 года, кроме того числился следственным помнится, за побег с насилием против конвоя и за вооруженное сопротивление должностным лицам. Это -- единственный товарищ, тесно связанный с нами. Он делился всем, чем мог, часто в ущерб себе. Ухитрялся передавать табак, спички и с'естное, получаемое от его родных.

 На наш же коридор перевели скоро моих знакомых по енисейской тюрьме, товарищей Неймарча и Хаймовича.

 Установили ключ шифра, и пошла у нас шифрованная переписка. Однажды Мордвинов пишет, что хочет организовать побег. По общей просьбе он ознакомил нас с планом побега.

 Побег организовался таким образом: у Мордвинова была связь с местной организацией анархистов, правда, слабой, но все же кое-что делающей. Выбраться из тюрьмы мы должны собственными силами. На поверку является обычно четыре-пять человек тюремной администрации. Как только с поверкой войдут в коридор, пропустив их, захлопнуть дверь коридора и наброситься на них с отобранным у часовых оружием. Обезоружить, раздеть и тоже связать. На том же коридоре в одной из одиночек сидели палачи и тюремные доносчики (по тюрьмам звались "лягавыми"). Перебить всех лягавых и палачей, затем под видом поверки спуститься в нижний коридор. Там сидят под военным караулом знакомые Мордвинова, приговоренные к смертной казни, и ждут приведения в исполнение приговора. Обезоружить там конвой, освободить их. Они также переоденутся в военную форму.

 Мимо околотка, что расположен на боковом коридоре, пройти под видом поверки к воротам, выходящим на соседний двор, где помещается надзирательское общежитие. На семейном надзирательском дворе находится караульное помещение военной охраны тюрьмы. Товарищи, которые приедут из города на лошадях и будут ждать за тюремной страдой, в случае какой-либо тревоги должны взорвать караульное помещение, кидая гранаты и снаряды по конвою. В этой панической сутолоке мы выскочим за ограду и, отстреливаясь, если это будет нужно, умчимся на лошадях на приготовленные конспиративные квартиры.

 План побега был приемлем, все из'явили согласие. Получили от Мордвинова пилки, финские ножи, ключи, чтобы к моменту побега снять кандалы, и нетерпеливо ждали, когда Мордвинов сообщит о дне выступления. Некоторые уже пробовали пилить кандалы.

 В одиночках отбили штукатурку стены, где было калориферное отопление.

 Вытащили кирпичи и запрятали туда ключи, пилки, ножи, боясь обыска.

 Скоро нам об'явили, что следствие по делу закончено: нас предают военному суду по 101 и 102 статьям. Так как Туруханский край при начале событий не был на военном положении, судить нас военным судом без санкции Петербурга было нельзя, а Селиванов настаивал именно на военном суде.

 Тогда дело было переслано в Петербург и оттуда вернулось через месяц с постановлением судить военным судом. Выдали нам обвинительные акты.

 Дело об убийстве должностных лиц по урухан-скому краю, как-то: жандармов, урядников, стражников, чинов полиции и казаков; о вооруженном сопротивлении войскам, уничтожении туруханского архива, о расстреле царского портрета, взятого в городском управлении города Туруханска (он нам служил там мишенью во время военного обучения), будет рассматриваться иркутским военно-окружным судом.

 Дело о вооруженном нападении на частные фирмы, на торговцев Туруханского края, о реквизиции у них денег, лошадей, оленей, всякого рода обмундирования и продуктов, о расстреле провокаторов передается енисейскому губернскому окружному суду.

 Теперь мы твердо знали, что будем казнены, и настойчиво просили Мордвинова ускорить побег. Но у нашего организатора все что-то не клеилось, и мы, просидев на карцерном положении следственными девять--десять месяцев, 27 декабря 1909 года были вызвана в суд, заседавший исключительно по нашему делу в красноярском офицерском собрании.