Нужно сказать, что между народовольцами и чернопередельцами велась в это время борьба за влияние на молодежь, и у чернопередельцев замечалось сильное желание конкурировать с "Народной Волей", впрочем, не на почве революционных дел, так как это было очень трудно, а в том, что было полегче и что издали, для постороннего глаза, могло показаться, пожалуй, делом. Так, например, если народовольцы устраивали какие-либо сборы пожертвований, то чернопередельцы не отставали от них и сами принимались за устройство сборов; если народовольцы выпускали какую-нибудь прокламацию, то чернопередельцы непременно стремились отпечатать и свою прокламацию от имени "Черного Передела". Само собою разумеется, что им очень хотелось издавать и свою газету, так как газета "Народная Воля" выходила в это время довольно аккуратно.
-- Организация народовольцев более сильная потому, что у них есть больше опытных людей, больше "стариков"; их "старики" живут и действуют здесь,-- об'яснил мне дальше мой собеседник.-- А наша организация,-- продолжал он,-- состоит исключительно из молодежи; наши "старики" живут за границей" (Стефанович, Дейч и другие).
-- А зачем вам "старики"? Вы ведь знаете сами, что надо делать. Программа ясная: нужно жить и работать среди народа, а не болтаться по городам. Зачем вам "старики"? Коноводы вам понадобились, что ли?
-- Разве вы отрицаете значение за опытом?-- возразил он мне.
-- Нисколько. Но что вы будете делать в том случае, если ваши коноводы (слово "коноводы" я особенно злобно подчеркнул, думая уязвить; увы, лицо моего собеседника выражало одно уныние), если ваши коноводы так и останутся жить за границей.
-- Тогда никакого серьезного дела не будет!
"Вот тебе и на! Какая скромность!" -- невольно воскликнул я в душе. И как это мало походило на то, что было раньше! Мы когда-то были чересчур самонадеянны; думали горами двигать. О коневодстве -- хотя в действительности оно подчас и проявлялось -- никто не смел тогда заикнуться громко. А теперь сами напрашивались на узду. Все готовы были слушаться. Да так и было на самом деле. Я видел, например, что для чернопередельцев я первый являлся авторитетом и что они чуть не гордились мною и всякий раз выставляли меня вперед, когда им приходилось сталкиваться с народовольцами. И немудрено; среди них я был единственный человек, имевший кое-какую опытность в революционных делах; я когда-то ходил в народ и что-то делал там или, по крайней мере, пытался делать; они же только еще готовились к этому.
Передавая о своих дебатах с Желябовым, приезжавшим в Москву зимой в декабре или январе 1880--1881 года, чернопередельцы мне рассказывали, что во время одной сходки, на которой собралось их человек до сорока, "Борис" (под этим именем был тогда Желябов) среди споров обратился к ним с такими словами: "Мы все только теоретизируем; а мне бы хотелось поставить несколько практических вопросов; но для того, чтобы рассуждать о практических делах, я хотел бы сначала знать, кто из вас, здесь присутствующих, жил в народе". И когда такового не нашлось среди них, то он вдруг об'явил, что ему не о чем с ними и разговаривать.
Этот "маневр", употребленный Желябовым, чернопеределец (передававший мне об этом случае) находил даже "нечестным", и я никак не мог его убедить в том, что Желябов был совершенно прав, ставя вопрос на практическую почву.
"Истина есть результат судоговорения",-- утверждает где-то один из щедринских героев. Так и моему собеседнику-чернопередельцу казалось, что истина была на стороне тех, кто мог принести больше теоретических доказательств и в особенности научных авторитетов в пользу своей программы; а так как программа "Черного Передела", по его мнению, имела больше этих доказательств, чем программа "Народной Воли", то, следовательно, истина была на их стороне. И в самом деле, что можно было возразить против того доказанного наукою положения, что политические порядки всякой страны являются ничем более, как надстройкой над ее экономическими порядками -- научного положения, клавшегося в основание всех возражений, делаемых "Черным Переделом" против "Народной Воли"? Это была аксиома, и народовольцы, думавшие иначе, а именно, что в России надо сначала изменить политические порядки, а после того уже думать об изменениях экономических, очевидно, ошибались. Вот почему Желябов, понимая, что он не был в силах теоретически отстоять свою программу, прибег к вышеуказанному "маневру".
Так рассуждал чернопеределец и никак не мог понять того, что люди, к сожалению, еще не овладели наукою жизни, с высоты которой могли бы обозревать все, как на шахматной доске, и что суть дела заключалась в конце концов не в тех или иных доказанных или недоказанных положениях, а в живом практическом деле. Между тем для Желябова, как для революционера, на первом плане было именно дело. Он, очевидно, думал, что каких бы теорий люди ни держались, раз они займутся практической деятельностью или, другими словами, как только захотят приложить свои теории к жизни, действительность натолкнет их на такие решения, какие им раньше и в голову не приходили; он думал, что как только приступит народник-революционер к практическому осуществлению своей программы, он тотчас натолкнется на наши полицейские порядки, которые ему поставят непреодолимые препятствия, что никакая программа социализма, никакая организация в народе или среди рабочих невозможна в сколько-нибудь широких размерах при существующих условиях; одним словом, практический деятель у нас прежде всего столкнется лицом к лицу с правительством, и если этот деятель не захочет удовлетвориться мелкою работою, а будет стремиться к сколько-нибудь широкой деятельности, то для него само собою на первый план должна будет стать борьба с этим правительством, т. е. именно то, что и требовалось доказать Желябову.
Свободное копирование
