Глава семнадцатая
ДОРОГА.-- ПЕРЕПРАВА ЧЕРЕЗ РЕКУ ЕНИСЕЙ.-- И ОПЯТЬ ДОРОГА
Итак, я двинулся в дорогу. Теперь я уже окончательно покидал Сибирь, и мне предстояло совершить очень длинный путь.
Сначала я ехал под видом приискателя, возвращавшегося к себе домой, нанимая вольных извозчиков от одного пункта до другого. Но добравшись до Верхнеудинска, взял подорожную и отсюда поехал на почтовых. Подорожная была взята мною до города Томска. В Иркутске я передохнул несколько дней, потому что надо было кое с кем видеться, и, подыскав попутчиков, чтобы дешевле стоил проезд, поехал дальше.
Пришлось проезжать через Тельминскую станцию, где я был освобожден из партии. Здесь, пока запрягали лошадей, я все время лежал на диване в комнате для проезжающих, поворотившись лидом к стене; а когда лошади были готовы, уселся в самую глубь крытой почтовой кибитки, чтобы не видно было меня при проезде через деревню.
В этом году зима запоздала: по ночам морозило, но дни были солнечные, теплые, и реки долго не могли стать. Дорога была сухая; только по Иркутской губернии показался снег, да и то не настолько глубокий, чтобы можно было ехать на санях. Мы совершили переезд от одной станции до другой в кибитках или, как сибиряки называют, в возках, само собой разумеется, на перекладных. Быстро двигались мы на запад; а навстречу нам бежали по сторонам дороги кустарники, поля, мелкие лесные заросли, березовые рощи. Путь проходил по таежной полосе Сибири, но тайга виднелась лишь вдали на горизонте; у тракта же в большинстве случаев она была вырублена. Только возле города Нижнеудинска она еще сохранилась: нетронутая, дремучая, являлась она здесь моим глазам во всей красоте. Высокие сосны стояли по сторонам дороги, тесно прижавшись одна к другой и протянув вперед свои ветви, казавшиеся ночью какими-то огромными мохнатыми лапами. А мы со звоном и грохотом неслись мимо них, будя лесное эхо.
-- Ух! К од-но-ой!-- протяжно кричал наш ямщик, когда попадалась нам навстречу длинная вереница телег, нагруженных товарами и тянувшихся гуськом. Телеги сворачивали к одной стороне тракта, и мы скакали мимо них.
Раза два встречали мы по дороге партии, препровождаемые этапным порядком в Иркутск. Звон цепей, казенные желтые полушубки, серые шапки и халаты, серые изнуренные арестантские лица -- как это все мне знакомо и как страстно хотелось подчас остановиться и выйти из почтового возка, чтобы взглянуть поближе на все это. Но страх быть узнанным удерживал меня от этого. Закутав лицо широким воротником шубы и прижавшись в угол крытого экипажа, я глядел оттуда на мимо проходившую партию. Воспоминания воскресали. В памяти проносилось пережитое. И живо представлял я себе те минуты, когда я сам шел в казенном полушубке и зяб, когда, глядя на тянувшийся по сторонам лес, я мечтал о воле.
-- Посмотрите-ка на деревья,-- говорил мне тогда бродяга Белов, указывая рукой на тайгу.-- Кора на всех деревьях с одной стороны светлая, а с другой -- темная. По коре-то мы и узнаем, как надо итти, когда случается по бродяжеству пробираться тайгой.
Я смотрел на деревья и видел, что все они имели более светлую кору с юго-восточной стороны, а сторона, обращенная к северу, была темная и покрыта густым мхом. Я смотрел на деревья и мечтал о том, как я буду пробираться тайгой и определять направление по коре.
Но ничего этого не понадобилось в действительности. Действительность оказалась мало похожей на мои мечты.
Из Иркутска до Томска я ехал с двумя попутчиками. Один был военный фельдшер, ехавший откуда-то, чуть ли не с Амура, к себе в город Омск на побывку; другой был какой-то мелкий торгаш. Омский фельдшер -- еще безусый молодой человек, разговорчивый, веселый; торгаш -- лет сорока пяти невзрачный человечек, тщедушный, молчаливый.
Свободное копирование
