Так прошло лето; наступила осень. В том году осень была прекрасная; хотя мне говорили, что она обыкновенно бывает там такая. Яркие солнечные дни чередовались с морозными ночами. С каким удовольствием, помнится, спалось в степи под полушубком в эти холодные ночи! За ночь трава покрывалась инеем, но с восходом солнца иней таял, и к полудню становилось совсем тепло. Острец, словно густая рожь, стлался перед моими глазами на огромном пространстве; а дальше, за рекою Шилкою, синел лесистый Шилкинский хребет, зубцами поднимавшийся к небу.
Уже я стал готовиться к зиме: припасать сено для коня... Как вдруг последовал на меня донос.
С моей стороны была сделана одна большая неосмотрительность, а именно: я поселился в домике, стоявшем возле самой этапной тюрьмы, совершенно упустив из вида то обстоятельство, что меня может признать кто-нибудь из арестантов. Так и случилось: пришла партия, в которой находились арестанты, знавшие меня в лицо, и один из них донес. Что побудило его к доносу, наверно сказать не умею; кажется, произошел какой-то скандал тюремный, и когда начальство принялось допрашивать арестантов, то при этом один из них, думая, очевидно, подслужиться начальству, проболтался обо мне. Местные власти очутились в довольно затруднительном положении. Поднять тревогу в поисках за мною или, как говорится, забить в барабан они не решались, может быть, потому, что не вполне доверяли доносу; а может быть, и просто из боязни, чтобы им самим не нагорело потом от высшего начальства за то, что они не доглядели раньше и дали мне возможность прожить спокойно у них под носом несколько месяцев. С другой стороны, может быть, они питали надежду скорей поймать меня, если свои поиски поведут тихо, без шума. Как бы там ни было, но розыски начались.
Домик, где я жил, ночью окружен был казаками. Меня в эту минуту не было дома, и я избежал ареста. Власти скрывали, что ловили меня; однако достаточно было того факта, что домик окружен был при обыске чуть ли не тремя десятками казаков, чтоб вселить подозрение, что тут крылось что-то особенное; не могло быть употреблено такое огромное количество стражи для поимки обыкновенных бродяг. И на самом деле вскоре я узнал, что моя догадка была верна: ловили меня. Мне надо было скрыться.
Но трудно было скрыться в этом месте. При ничтожном населении моей пятимесячной жизни оказалось вполне достаточно для того, чтобы сделаться известным всем. Как я мог укрываться, когда на всяком шагу наталкивался на людей, знавших меня? Затереться не было никакой возможности. Между тем я мог ожидать, что поиски за мной примут широкие размеры по всему краю... Поднимут облавы... А я знал, что такое сибирская облава. Поэтому после всестороннего обсуждения положения вещей я пришел к тому заключению, что мне надо было совершенно покинуть эту страну.
Все это происходило уже почти год спустя после моего побега из партии, именно в октябре 1880 года.
Получив известие, что Владислав Избицкий (его история вкратце была рассказана мною выше) находился в это время в Иркутске, я написал туда-, чтобы он меня там обождал, и сам двинулся в путь. Я рассчитывал передать ему мои забайкальские знакомства для того, чтобы он мог продолжать вести дело. Пролагать пути вообще трудно. В поисках за нужными людьми нередко приходится наталкиваться и на неподходящих личностей, знакомство с которыми становится потом обременительным и даже вредным для дела. Теперь мой заместитель мот избегнуть этих знакомств и сразу вступить в сношения только с надежными людьми.
Таковы были мои расчеты, но осуществить их не удалось: Избицкий не дождался меня (мое письмо уже не застало его в Иркутске) и уехал раньше в Баргузин. Это было последнее сведение о нем, которое я получил, впрочем, уже прибыв в Иркутск.
Свободное копирование
