Моё положение в Иркутске... - 4

 Но вот наступила весна, и я собрался ехать за Байкал.

 Путешествие это я решил совершить на своем коне, чтобы свободнее располагать временем в дороге и останавливаться там, где захочу и найду интересным.

 В мае я выехал из Иркутска в телеге, запряженной одним конем. Поклажи было мало: перемены три белья, барнаульский овчинный тулуп да разные мелочи: как-то: железный котелок, топор и пр. Был у меня, кроме того, большой запас пороха, пуль и других огнестрельных принадлежностей, так как я имел с собою револьвер и малопульную винтовку.

 В один день совершил я переезд из Иркутска до селения Лиственничного, расположенного на берегу Байкала, недалеко от так называемых "Ангарских ворот", т. е. того места, где река Ангара вытекает из Байкала.

 Дорога все время шла правым берегом Ангары, у подножия лесистых гор. Глубокая река быстро несла к северу свою прозрачно-зеленую холодною воду. А вода в Ангаре до того холодна, что, купаясь в ней, с трудом можно было выдержать несколько минут.

 Приехав в Лиственничное, я сел на пароход (нагрузив коня с телегой на падубу) и поплыл на южный берег Байкала, к станции Мышихинской.

 Только когда пароход отчалил, я заметил, что с этим же пароходом ехала старуха Армфельд, мать Наталии Армфельд, сосланной на каторгу по нашему процессу.

 С старухой я познакомился, еще когда сидел в киевской тюрьме, куда она являлась на свидание с дочерью. Само собою разумеется, это было уже после суда, когда свидания легко разрешались. Потом я встречался с нею в Иркутске. Теперь она ехала на Кару, чтобы поселиться и прожить некоторое время вблизи дочери, содержавшейся в одной из карийских тюрем.

 Из осторожности, так как за нею могли следить, мы не показали вида, что мы знакомы, хотя она не выдерживала роли и всякий раз приветливо мне улыбалась, когда, стоя на палубе, ее добрые карие глаза встречались с моим взглядом.

 Год спустя, когда я, уехал из Сибири, мне пришлось еще встречаться с нею: она тогда жила в Москве. Я часто посещал ее; она всегда с такой радостью, встречала меня и нисколько не боялась принимать у себя, хотя это было во время цареубийства, когда своры шпионов повсюду рыскали, разыскивая скрывавшихся революционеров.

 Прошло после того еще несколько лет, и Наталья Армфельд умерла на Каре. Умерла и старуха в Москве.

 Может быть, другой кто-нибудь сочтет это незначительным фактом, но, мне всякий раз становится грустно, когда я вспоминаю, что мать и дочь, когда-то столь сильно любившие друг друга, теперь покоятся в разных частях света. Мне становится грустно, когда я представляю себе эти две могилы: одну -- на распланированном московском кладбище, с очищенными дорожками и подстриженными деревьями, другую -- тысяч шесть верст расстояния оттуда, на дикой речке Каре, среди гор, поросших лиственницами.

 Однако все это мучилось гораздо позже. Тогда же, когда мы переезжали Байкал, все были еще живы и по обыкновению людскому полны надежд.

 Когда пароход причалил к Мышихе и мы высадились на берег, старуха, простившись со мною, поехала вперед на своем тарантасе, запряженном почтовыми лошадьми; я на своем коне двинулся ей вслед по той же дороге.

 Помню, тою весною в Иркутске воздух был какой-то мутный. Говорили, что это происходит от дыма, что где-то на севере от Иркутска горели торфяные болота на большом пространстве. Район этого мутного воздуха, затемнявшего по временам даже солнце, обнимал огромное пространство: я его чувствовал до самого Лиственничного.

 Здесь, за Байкалом, воздух был чист и прозрачен, как только мог быть прозрачен в горном месте. Деревья и трава казались зеленее, скалы резче вычерчивались. Было тепло и тихо. На противоположном, северном берегу (откуда мы приехали), отстоявшем на несколько десятков верст, синели горы, вырисовываясь на горизонте ломаной линией; вправо, к Баргузину, вода сливалась с небом. И было так ясно видно все, что глаз мой, казалось, улавливал самую выпуклость бесконечной водной поверхности.

 Почтовая дорога шла берегом у подножия высоких гор, поросших дремучим лесом. Местами озеро скрывалось с глаз; местами же из-за темных дерев оно сверкало точно серебряное. Круто и обрывисто спускался каменистый берег к воде. По лесу в стороне от дороги валялись старые деревья с вывороченными ветром корнями. Глухие мхи, в которых, нога тонула до колена, кочками покрывали влажную лесную почву. Все было здесь дико.

 Помню, едучи дорогой, мне удалось застрелить птицу, оказавшуюся, по моему определению, даурской галкой, насколько мне известно, не встречающейся в Иркутской губернии. Таким образом Байкал является границей несколько другой фауны.