Хотя я должен сказать, что и мне одному в это время приходилось очень жутко, и я едва удержался в Иркутске. Когда побег был открыт, по городу начались поиски. Полицейские обходили дома и осматривали. Я принужден был с'ехать с той квартиры, где жил, на другую. Но и на другой квартире мое положение не улучшилось, так как полиция после побега усилила требование от домохозяев относительно прописки паспортов, и мой хозяин стал меня тревожить. День ото дня становилось хуже, и я вынужден был наконец прибегнуть к крайне рискованному средству.
Раньше как-то я упоминал о моих иркутских знакомых. Все они боялись меня. Боязнь эта доходила до того, что некоторые из них наотрез отказались встречаться со мною. Они знали, что я был беглый, и для них всех (за исключением только одного, державшегося по отношению ко мне по-товарищески) я представлял собою человека зачумленного, приближаться к которому никто из них не решался.
Выяснивши для себя в очень скором времени по приезде в Иркутск характер этих отношений и свое положение, я понял, что мне ничего другого не оставалось, как позаботиться о приобретении других знакомств и связей, раз я думал оставаться там жить. И вот я стал разыскивать новых людей, знакомиться, но уже, конечно, скрывая от них то, что я беглый, и входить с ними в более или менее интимные отношения. К сожалению, при этом я оказался мало осмотрительным в выборе людей, так как очень торопился.
При таких-то обстоятельствах познакомился я с одним тобольским мещанином, неким Абросимовым, раньше занимавшимся какою-то торговлей, но прогоревшим и теперь проживающим в Иркутске без дела. Это был довольно неглупый и бойкий на слова человек; в своей молодости он где-то сталкивался, чуть ли не в самом городе Тобольске, с кем-то из декабристов, и знакомство это оставило на нем некоторые следы. Он сочувствовал антиправительственным идеям. Имея в виду поездку за Байкал, где я предполагал заняться организацией помощи для побега из Карийских рудников, я находил полезным сойтись с каким-либо местным человеком (сибиряком), с которым мог бы там устроить какое-нибудь небольшое торговое или промышленное предприятие, которое могло бы дать мне там определенное положение. Мне показался Абросимов годным для этой цели, и я стал с ним сближаться и мало-помалу стал с ним разговаривать об этом. Скоро мы сошлись, по-видимому, довольно близко. Не сообщая ему того, что сам я беглый, я ему сказал, что приехал в Сибирь нарочно для того, чтобы помогать политическим ссыльным в побегах, и он очень сочувственно отнесся к этому делу.
Как-раз в этот период нашего знакомства произошел вышеописанный побег из иркутской тюрьмы, и когда мое положение сделалось критическим и мне некуда было деваться, Абросимов нанял квартиру в предместье Ушаковке и предложил мне поселиться с ним. Конечно, я принял предложение, и мы зажили вместе. Весною мы думали отправиться в Нерчинский округ, Забайкальской области, где предполагали устроить дроболитейную мастерскую (он был знаком с дроболитейным делом), которая дала бы нам средства к жизни, и, в частности, послужила бы ширмой для главной задачи. Так мы с ним проживали и приготовлялись к нашим будущим предприятиям, ожидая только наступления весны, чтобы отправиться за Байкал.
Помню, однажды Абросимов предложил мне заняться скупкою скота: буряты подогнали к Иркутску скот, мы могли его скупить и, по его мнению, заработать на этом предприятии, которое не должно было отнять у нас больше одного или полутора месяца (купленный скот предполагалось по частям продать мясникам). Хотя в мои планы вовсе не входило заниматься коммерческими предприятиями в Иркутске, однако, не желая ему отказать, я согласился. Тотчас он сторговался с бурятами и, закупивши волов и коров рублей на четыреста, которые я ему дал, перегнал их на другую сторону реки Ангары, где луга только-что обнажились от снега и открылось пастбище. Дело происходило, насколько припоминаю, в конце месяца марта.
Уже во время самого торга, который он совершал в моем присутствии с какою-то необ'яснимою торопливостью, точно боялся, что у него кто-нибудь перебьет, у меня зародилось сомнение. Подозрения мои оправдались скорее даже, чем я ожидал: ночью того же дня, когда операция была окончена, Абросимов сбежал с квартиры, оставив свои вещи, состоявшие, впрочем, из дрянного чемоданишка, наполненного всяким хламом. Ожидая, сверх того, и доноса с его стороны, так как сделать его было ему выгодно и так как после всего я имел основание ждать этого доноса, я вынужден был с своей стороны тоже немедленно бежать с квартиры. И я бежал к одному мещанину, с которыми даже не был близко знаком. Выбора не было; приходилось спасаться. Переселяясь к мещанину, я должен был его посвятить в свои дела и рассказать ему о моих сношениях с Абросимовым. Один ошибочный поступок фатальным образом влек за собой другой подобный же. По счастью однако человек, к которому я перебрался, оказался несравненно честнее Абросимова.
Всякую минуту ждал я прихода полиции на квартиру, которую мы занимали с Абросимовым. Но прошел день, другой -- все оставалось тихо. Наконец явилась жена Абросимова. Нужно сказать, что Абросимов был с нею в ссоре; но ради этого случая, видимо, помирился и, чтобы самому не являться, прислал ее для расчета с домохозяином за квартиру. Впрочем, не стану описывать все подробности этого дела, так как это было бы и утомительно, и мало интересно. Упомяну лишь о свидании, которое я имел с женою Абросимова. Помню, мы сошлись на улице. Она заявила, что муж ее -- "честный человек" и против меня "ничего дурного не замышляет", что, конечно, в денежных делах он замотался и поэтому мне надо навсегда распрощаться с теми четырьмястами рублями, что были им взяты на покупку скота; но что он все-таки не пойдет доносить на меня в полицию, чтобы я был спокоен с этой стороны и т. д.
Так кончились мои сношения с Абросимовым, явившимся сначала моим укрывателем, а потом обокравшим меня.
Я счёл нужным рассказать этот эпизод с Абросимовым, так как он может служить хорошей иллюстрацией моего положения в Иркутске после побега.
Свободное копирование
