На другой день Судзиловский, Донецкий и я уже ехали по железной дороге к Люцерну. Добравшись из Люцерна до Флюэлена по Фирвальштетскому озеру, мы сошли с парохода и двинулись пешком -- с узлами на плечах -- по шоссейной дороге, ведущей к Сен-Готардскому проходу.
Дорога шла все время вдоль реки Рейс, которая текла горною долиною, местами принимавшею вид небольших зеленых и совершенно плоских лужков, окруженных горами, местами же превращавшейся в узкие извилистые ущелья, загроможденные каменьями, среди которых с шумом кипела и пенилась река. По сторонам реки толпились горы, поросшие ельником и выглядывавшие одна из-за другой вершинами -- то остроконечными, то закругленными в виде гигантских Шапок, с ущельями, с голыми скалами. Помню, в одном месте почти у самой дороги торчала огромная голая скала, перпендикулярно поднимавшаяся на такую страшную высоту, что мы все трое невольно загляделись на нее. Далеко-далеко вверху на скале я увидел ель, всю подавшуюся вперед и нависшую прямо над нашими головами. Видимо, старая рослая ель -- снизу она казалась нам крошечным деревцом.
-- Вот ты себе представь, -- говорил я Судзиловскому, глядя вверх, -- что ты сидишь вон на той елочке и что она под тобою вдруг ломается.
-- У-y! Чорт возьми! -- воскликнул Судзиловский содрогаясь. И я чувствовал, как у меня тоже пробежал мороз по спине.
Первое время я восторгался видами природы, но потом мало-помалу горы стали меня давить. Мне все хотелось широкого, открытого горизонта. Однако напрасно мой глаз искал простора: его нигде не было; со всех сторон висели скалы. На меня напало какое-то тоскливое, удрученное состояние. Раз как-то, уже недалеко от того пункта, где начинается тоннель, для избежания расходов мы забрались на ночлег в глубь леса, в сторону от дороги. Местность была глухая. Шел дождь. Мы сильно продрогли, так как хотя это и было в мае месяце, но место было очень высокое, и там стояли еще холода. По русскому обычаю мы развели костер, расположившись под скалою, защищавшей нас от дождя, разостлали на земле одежду и улеглись спать. Густой еловый лес спускался по горе вниз, откуда доносился несмолкаемый шум реки. Ночь наступила темная. Дождь усилился. Костер согревал наши ноги, и мы задремали. Вдруг послышался в лесу треск.
-- Кто там? -- окликнул один из нас по-русски, видимо, забывая спросонья, что дело происходит в Швейцарии.
Мы все очнулись от дремоты. Лесной валежник трещал под чьими-то тяжелыми ногами. Треск усиливался, приближался; кто-то двигался на огонь. Один из нас вытащил револьвер. Мы предполагали увидеть перед собою по крайней мере медведя, но оказался только лесной сторож. На неудобопонятном языке (языке внутренних кантонов) он нам об'яснил, что разводить костры нельзя, так как от этого может произойти лесной пожар, и потребовал, чтобы мы потушили огонь.
В России в такую погоду не только лесные сторожа, а даже собаки спят, забравшись в сухое место.
Мы принуждены были потушить костер.
-- Ну, здесь не скроешься!-- заметил кто-то из нас.
-- Да... Не скроешься...
И долго после того мы беседовали на тему о швейцарском "благоустройстве", и я вдруг почувствовал, что оно меня давит, подобно горам. Мне вспомнились наши русские леса -- дремучие, непроходимые, без лесных сторожей.
Прибывши на место работ, мы остановились для отдыха в маленьком отельчике в деревушке, расположенной на крутом возвышении, и всю ночь слыхали, как внизу возле реки происходили взрывы; там рвали гору для тоннеля. На другой день мы принялись разузнавать относительно работы, но к нашему изумлению услыхали, что рабочих и без того было больше, чем нужно, и нам не оставалось никаких шансов получить занятие. Тогда, сделавши между собой совещание, мы решили двинуться по направлению к Женеве, так как возвращаться в Цюрих во всяком случае не хотели.
Свободное копирование
