Когда я приехал в Цюрих, то застал здесь несколько человек моих товарищей по "американскому" кружку, и одна из приятельниц принялась нервно и торопливо знакомить меня во всех подробностях с цюрихской жизнью, при чем настаивала, чтобы я присоединился к ним -- она была ярая "бремершлюсселька" (бакунистов называли "бремершлюссельцами" от имени дома (Бремершлюссель), в котором жил Р. и другие видные бакунисты). Но я решительно ничего не мог понять из того, что видел ичслышал кругом себя, не мог войти во вкус местных недоразумений и потому на первых порах должен был оставаться в стороне. К тому же я был поглощен решением вопросов чисто принципиального характера, и о цюрихской библиотеке -- кому она должна была принадлежать и кто ею должен был распоряжаться -- "лавристы" или "бакунисты" -- просто не хотелось даже думать.
Меня преследовала мысль сделаться рабочим и войти в организацию Интернационала. Эту же мысль разделяли со мною Донецкий и Судзиловский, два моих товарища по "американскому" кружку. Третий товарищ, Ходько, человек, обладавший неистощимым запасом остроумия и хохлацкого юмора, подсмеивался над нами и утверждал, что ровно ничего не выйдет из нашего стремления "слиться" с западно-европейским рабочим, что мы, подобно ему, скоро разочаруемся Европой, возвратимся в Россию, куда, между прочим, он уже со дня на день собирался ехать. Несмотря на это, трое нас решили отправиться искать работу к Сен-Готарду, где в то время рыли тоннель и прокладывалась железная дорога, и недели через три после моего приезда в Швейцарию мы собрались в путь.
Перед самым от'ездом из Цюриха я зашел к Р., одному из "бакунистов", чтобы познакомиться с ним. Надо сказать, что я сильно интересовался как программой Бакунина, так и самой его личностью. Еще в России я слыхал о нем, как о человеке, которому русское правительство придавало большое значение, и потому, приехавши в Швейцарию, с большим любопытством прислушивался к всему, что касалось его. Я узнал, что Бакунин участвовал в революции 1848 года в Дрездене, где играл выдающуюся роль и потом за это осужден был саксонским правительством к смерти. Но австрийское правительство потребовало его выдачи и в свою очередь приговорило его к смерти за участие в пражском восстании, имевшем место ранее дрезденского. Посаженный в одну из австрийских крепостей, чуть ли не в Ольмюц, он просидел там прикованный за ногу к пушечному ядру до тех пор, пока, по требованию Николая I, не был выдан наконец России. Здесь, заключенный в Шлиссельбург, пробыл еще несколько лет в одиночке и только в конце пятидесятых годов сослан в Сибирь, откуда ему удалось бежать в начале шестидесятых годов за границу.
Прошедшая жизнь Бакунина, влияние, каким он пользовался на окружающих, его способности -- словом все принимало у него крупные, необыкновенные размеры, далеко не укладывавшиеся в обыденные рамки. То его приговаривают к смерти, то томят потом около девяти лет в одиночных кельях по крепостям. Из Сибири он бежит кругом света через Японию и Америку и, явившись в Европу, принимает здесь горячее участие в различных революционных попытках. Он оказывается одним из лучших ораторов. Приняв участие в Интернационале, становится могучим противником Маркса, противопоставляя его "государственности" свою "анархию", и доводит дело до распадения Интернационала на два враждебных лагеря: социалдемократов и анархистов.
Нечего и говорить, что я целиком склонялся к последним, так как мне не нравились централистические теории социалдемократов и "государственность", отождествлявшаяся в моих понятиях с чиновничеством, к которому еще с юности установилось у меня отрицательное отношение.
Но возвращаюсь однако к прерванному рассказу.
Итак, накануне от'езда из Цюриха я познакомился с бакунинцем Р. и среди разных других вопросов заговорил между прочим с ним о нашем плане сделаться рабочими и примкнуть к какой-нибудь местной секции Интернационала. Помню, сначала он принялся было меня разубеждать, но, заметив мое упрямство, скоро прекратил свои возражения и в заключение сказал:
-- Ну, что же, впрочем, попробуйте... Хотя я знаю из опыта, что иностранцу это очень трудно. Даже Бакунин встречал большие затруднения во время своей деятельности в Лионе в 1871 году. Противники распространяли о нем нелепые выдумки, желая дискредитировать его в глазах лионских рабочих, и ему приходилось тратить много энергии и сил, чтобы защитить себя от клеветы.
Эти сведения неприятно меня поразили. Если Бакунина встречали подобные препятствия во время его деятельности среди французских рабочих, то что же надо было ожидать мне? -- мысленно задавал я себе вопрос.
Свободное копирование
