На балах в курзале, которые были очень монотонны и на которых я в первый раз видел распорядителя, громко провозглашающего танцующим: "шассе ан-аван, шассе ан-аррьер" и т. п., жена моя, конечно, не бывала, а я был раза три; все дамы танцевали так же неуклюже, как сами были неуклюжи с их безвкусными нарядами. Кроме балов в курзале, бывали и концерты с певицами, большей частью плохими; на одном из этих концертов пела знаменитая тогда Виардо Гарсия{}. Жена моя, не любившая бывать в большом обществе, решилась ее послушать, но была ею, { противоположность общего мнения}, недовольна, так как Гарсия пропела только какую-то мазурку, была не здорова и не в голосе и с каким-то пренебрежением относилась к собравшейся публике.
Верхний этаж дома, в котором мы жили, был нанят князем A. М. Горчаковым. Я с ним часто сходился в нашем общем садике, и, судя по его тогдашним разговорам, я не ожидал, чтобы он когда-либо мог получить европейскую известность. Он мне неоднократно говорил, что, выходя из Лицея, он никак не мог полагать, что его выпуск будет прославлен Пушкиным, плохо учившимся в Лицее. Он и в 1847 г. не понимал всей прелести пушкинской поэзии, что надо приписать его 30-летнему отсутствию из России. Он в этот долгий период успел отвыкнуть от всего русского, а для полного понимания Пушкина, конечно, необходимо быть русским до мозга костей.
Доктор Трап требовал, чтобы жена моя оставалась в Гомбурге семь недель. Прожив четыре недели в {означенном} доме, в котором нам надоела хозяйка постоянными криками на свою прислугу, мы в ожидании приезда сестры с ее дочерьми из Киссингена переехали в один из домов Киселевой. Эта госпожа, бывшая некогда красавицей, что еще было заметно и в 1847 г., жена генерал-адъютанта графа Киселева{}, бывшего в то время министром государственных имуществ, а впоследствии послом при Наполеоне III, давно с ним разъехавшаяся, проводила целое лето в Гомбурге и каждый день с 11 час. утра до 11 час. вечера играла в рулетку. Неприятно было видеть ее беспрерывно за игрой, но постоянное участие, которое принимали в игре ее двое малолетних незаконных детей (такими их считали в Гомбурге), было отвратительно.
По приезде сестры мы ей сказали, что будем кормить ее очень дурно. Она на это отвечала, что в Киссингене поневоле привыкла к немецкой кухне, что в одной с ней гостинице стоял тогдашний баварский наследный принц{}, и она получала одинаковый с ним обеденный стол, но это не мешало ему быть дурным. Даже в день рождения баварского короля, когда к наследному принцу был приглашен к обеду Наследник русского престола, прочие члены русской Императорской фамилии, находившиеся в Киссингене и другие высокие особы, стол был дурен. Сестра слышала от лейб-медика Енохина{}, что Наследник {Великий Князь} Александр Николаевич, вернувшись голодный с обеда баварского наследного принца, немедля приказал подать себе обед. Но кухня в Гомбурге оказалась еще хуже киссингенской, так что от одной мысли о приближении времени обеда тошнило и сестру, и детей ее. Я уже упомянул, что мною были перепробованы все кухмистерские Гомбурга; я решился обратиться к повару ландграфа, но его обед был немногим лучше других.
Свободное копирование
