Нижегородские медики советовали жене моей после ее преждевременных родов пользоваться германскими минеральными водами; сестре моей после претерпленных ею невзгод от процесса с пасынками и падчерицами также необходимо было пользование минеральными водами, а потому мы согласились ехать вместе за границу, вследствие чего я просил ездившего в начале 1847 г. в Петербург губернатора Урусова испросить мне пятимесячный заграничный отпуск. В половине февраля сестра уехала в Москву; мы ее провожали в санях верст за 60. Вскоре по ее отъезде вернулся Урусов, который сказал мне, что он с большим трудом уговорил Клейнмихеля исходатайствовать мне заграничный отпуск. Я готов верить этому; тогда не любили дозволять поездок за границу, {и в особенности} это запрещение вполне соответствовало понятиям Клейнмихеля; сверх того, я в 1846 г. начал работы по устройству водопровода в Нижнем, и он должен был быть пущен в действие осенью 1847 г., а потому Клейнмихель, хотя лично видел и от меня слышал, что {водопроводные работы доведены до того, что} летом 1847 г. оставалось только установить водоподъемные машины на совершенно готовом фундаменте и в готовом здании и что мое присутствие в Нижнем не было необходимо, не хотел меня отпустить. Урусов уверял меня, что он убедил будто бы Клейнмихеля, сказав ему, что {Клейнмихель, Урусов и ведомство путей сообщения ничего не выиграют от того, что мне не дадут отпуска, так как я}, недовольный {этим}, перейду в другого рода службу, которую, при моих способностях и усердии, всегда могу найти. Действительно, многие принимавшие тогда во мне участие, и в том числе M. H. Муравьев, находили, что моя служба в ведомстве путей сообщения будет только причиной окончательного разорения имения жены моей и что для того, чтобы не {иметь возможности} сделать служебной карьеры, достаточно носить мундир инженера путей сообщения. M. H. Муравьев, бывший в то время сенатором и главным директором межевого корпуса, очень желал, чтобы я перешел на службу под его начальство, но я, желая оставаться с ним в прежних отношениях, никогда не соглашался.
По получении от Урусова сведения, что я буду отпущен на лето 1847 г. за границу, жена моя поехала к сестре в Москву, чтобы подробно сговориться с нею о заграничной поездке. Оставшись один в Нижнем, я имел еще более времени для карточной игры и, {как уже сказал выше}, постоянно проигрывал. В это время мне пришлось еще сделать довольно значительную издержку по следующему обстоятельству. В продолжение трех лет, которые я провел в Нижнем, я бывал на балах почти у всех нижегородских властей; {жена же моя ни с кем из них не была знакома, и потому у нас бывали только мои подчиненные и небольшой круг близких знакомых}. Мне казалось необходимым отплатить балом за все балы, на которых я бывал в Нижнем. Пользуясь отсутствием моей жены в Москву, я пригласил все нижегородское общество на танцевальное утро в субботу на Масленице, в подражание {таковому же} утру, ежегодно даваемому в этот день в Московском дворянском собрании. Как ни велик был занимаемый нами дом, но в нем нельзя было принять все нижегородское общество, а потому я пригласил его в залы Дворянского собрания. В самом начале этих приготовлений начали рассказывать в городе, что я делаю бал для Е. Н. Родионовой, а ее-то и не было на данном мною бале, на котором было почти все нижегородское общество, и в том числе губернатор Урусов со своею хорошенькою женой. Конечно, [Елизавета Николаевна] Родионова была приглашена, и я полагал, что она будет; я не знаю, что было причиной ее отсутствия: сама ли она рассудила лучшим не приезжать, чтобы заглушить нелепые толки о том, что я даю бал собственно для нее, или она повиновалась в этом требованиям сосланного в это время в Нижний под надзор полиции князя Гагарина{}, имевшего на нее влияние. {Данный мною} бал доставил много удовольствия нижегородскому обществу; обед, заказанный мною тогдашнему эконому дворянского собрания, отличному повару Никите Егорову, который впоследствии содержал буфеты на Московской станции Николаевской и на Нижегородской станции Нижегородской железных дорог, был изготовлен превосходно. {На бале} много танцевали и веселились, но не обошлось, как это бывает в провинциальных городах, без историй; помнится, что И. И. Мессинг обиделся {чем-то} за свою свояченицу Фанни Климову и дошло до очень крупного разговора, который я с трудом утишил, находясь в затруднительном положении и хозяина на бале и старшины в дворянском собрании, в каковую должность я был выбран в 1846 г.
Свободное копирование
