Предисловие
Это не повесть и не роман. Все люди в рассказе не выдуманы, они действовали в реальной жизни. Они описаны так, как были видны со стороны. Таким образом, повествование это ближе всего к мемуарам, но мемуарист не ведёт рассказ от первого лица. Оправдан был бы вопрос о том, какой смысл излагать свой жизненный опыт человеку, который сам не был политическим деятелем и не сталкивался с министрами или знаменитыми писателями. Можно писать не о выдающихся людях, а об эпохе, об общих потрясениях и катастрофах, как они отражались на рядовом человеке. Когда Герберт Уэльс писал свою "Войну в воздухе", он выбрал в качестве наблюдателя событий простого лондонского механика. Механик случайно улетел из Англии на воздушном шаре и вместе с флотом германских цеппелинов попадает в Америку. События выдуманной мировой войны отражаются в мозгу лондонского механика. Правда, Уэльс писал не мемуары, он писал грозное пророчество.
На настоящих страницах описано прошлое, описано бурное море так, как оно видно не с самолёта, а с утлой ладьи одинокого пловца. Описано прошлое не так, как видел его властный министр, или могущественный диктатор, или революционер, готовивший покушения, а как видел его человек, которым распоряжался министр, диктатор или революционер-фанатик. Повествование затрагивает судьбы многих людей и часто судьба их кончается трагически. По большей части трагизм их судьбы связан с грандиозной катастрофой, происходившей на востоке Европы в первой половине двадцатого столетия. Грандиозные силы поднимали маленького человека в воздух и бросали его наземь. Обыкновенно человек этот вставал на ноги, как легендарный Антей, получая новые силы от матери-земли. Иногда враждебные силы душили его в воздухе. Другим, упавшим на землю далеко, в Америке, Канаде, Австралии или Аргентине, удавалось встать на ноги и избежать этих враждебных человеку сил.
Об этом и идёт рассказ в сих "мемуарах". Жизнь прожить – не поле перейти, говорит пословица. В жизни много жестокого и грубого. Избежать его и жить в розовом замке невозможно. Однако, оглядываясь назад, приходится подытожить; как сказала одна английская леди, дожившая до ста лет: "А всё же жить было интересно".
Борис Пастернак в своём автобиографическом повествовании, дойдя до советских лет, остановился. По его мнению, о дальнейшем надо либо писать так, чтобы волосы на голове вставали дыбом, либо совсем не писать. Я не верю, чтобы у человека двадцатого века от прочитанного волосы могли встать дыбом, даже если он и не совсем лысый.
В начале двадцатого века мы читали у Иосифа Флавия, как римляне распинали на крестах защитников восставшего Иерусалима, и у Генрика Сенкевича, как христиан бросали львам и зажигали в виде факелов. Волосы у нас не вставали дыбом, потому что это было давно, и мы не верили в повторение зверств в наш "культурный век". Потом мы читали о польско-казацких войнах и как людей зажаривали в железных быках. Ещё читали о храбрых марсельцах, рубивших головы швейцарцам, которые защищали королевский дворец, и о святой гильотине. Волосы опять не поднимались на голове, ведь это происходило в Великую революцию и кроме того это было больше века тому назад.
Наконец и в наш век пришли массовые расстрелы в подвалах, концентрационные лагеря и газовые камеры. Они стали настолько обычны, что волосы на голове опять не подымались.
Ирина Сабурова писала: "Мы сейчас каждую минуту ждали смерти, привыкли ней, к тысячам смертей, и никакие ужасы, никакие трупы не волновали больше нас".
Поэтому незачем писать так, чтобы волосы подымались дыбом. Прочтя «Сивцев Вражек» Осоргина убийцу будут сажать за дружескую трапезу, и женщины станут целовать палача.
Поэтому будем писать обо всём просто, так, как привратник бойни описывал бы свой рабочий день.
Ходит птичка весело
По тропинке бедствий...
