ГЛAВA XXV
Помощь голодающим
После московской переписи, после того как отец убедился в том, что помощь людям деньгами не только бесполезна, но и безнравственна, участие его в продовольственной помощи народу во время голодовок 1891 и 1898 годов может казаться непоследовательностью и даже внутренним противоречием.
— Если всадник видит, что его лошадь замучена, он должен не поддерживать ее, сидя на ней, а просто с нее слезть,— говорил отец, осуждая всякую благотворительность сытых людей, сидящих на хрипу народа, пользующихся всеми благами своего привилегированного положения и жертвующих от излишка.
В пользу такой благотворительности он не верил и считал ее самообольщением, тем более вредным, что таким образом люди как-бы получали нравственное право продолжать свою праздную, барскую жизнь, и вместе с тем каждым своим шагом увеличивать нищету народа.
Осенью 1891 года отец задумал писать статью о голоде, постигшем тогда чуть ли не всю Россию.
Хотя он уже знал о размерах народного бедствия по газетам и по рассказам приезжавших к нему из голодных мест, тем не менее когда к нему в Ясную Поляну заехал его старый друг Иван Иванович Раевский и предложил ему проехать в Данковский уезд, для того чтобы самому посмотреть, что делается в деревнях, он охотно согласился и вместе с ним поехал в его Бегичевку.
Приехав туда на один-два дня, отец увидал, насколько необходима была неотложная помощь, и сейчас же вместе с Раевским, у которого было уже устроено несколько деревенских столовых, занялся помощью крестьянам, сначала в небольших размерах, а потом, когда посыпались со всех сторон крупные пожертвования, все шире и шире.
Кончилось тем, что он посвятил на это дело целых два года своей жизни.
Нельзя думать, чтобы отец в этом случае был непоследователен. Он ни минуты не обманывал себя и не считал, что он делает хорошее, важное дело, но, увидав беду народа, он уже не мог продолжать жить спокойно в Ясной и в Москве, потому что в это время не участвовать в помощи было бы для него слишком тяжело.
"Тут много не того, что должно быть, тут деньги от Софьи Андреевны и жертвованные, тут отношения кормящих к кормимым, тут греха конца нет, но не могу жить дома, писать. Чувствую потребность участвовать, что-то делать", — писал он из Рязанской губернии Николаю Николаевичу Ге.
С первых шагов деятельности моего отца в Бегичевке его постигло большое горе.
В ноябре Иван Иванович Раевский, постоянно ездивший по делам голодающих то на земские собрания, то по деревням и селам, простудился, заболел сильнейшей инфлюенцей и скончался.
Эта потеря, мне кажется, наложила на отца нравственную обязанность продолжать начатое им дело и довести его до конца.
Раевский был один из давнишнейших приятелей отца.
Он слыл силачом, и кажется, что он познакомился с отцом в Москве тогда, когда оба они увлекались физическим развитием и ходили в гимнастическую школу француза Пуаре.
Я помню его очень, очень давно, со времен далекого детства, когда он наезжал в Ясную Поляну и когда его связывали с отцом интересы спортивные,— борзых собак и скаковых лошадей.
Это было в семидесятых годах.
Позднее, когда отец уже совершенно отошел от своих прежних увлечений, дружба его с Иваном Ивановичем сохранилась, и, кажется, никогда они не были друг другу так близки, как в то недолгое время, когда их соединило народное бедствие и совместная работа в борьбе с ним.
Раевский вложил в это дело всю свою душу, и, при его большой практичности и самоотвержении в работе, он был для отца неоценимым сотрудником и товарищем.
Этой же зимой отцу пришлось, кажется из-за его нездоровья, на два месяца покинуть Бегичевку, и он просил меня на это время его заменить.
Я сейчас же собрался, сдал свои дела по кормлению голодающих в Чернском уезде жене и поехал в Бегичевку.
Дело, заведенное там отцом, было действительно громадное.
Я застал там только одну помощницу отца, прекрасную энергичную девицу Персидскую, с которой я это время и проработал.
Спустя некоторое время я получил от отца следующее письмо, врученное мне присланной им барышней:
"Любезный друг Илюша.
Письмо это передаст тебе Величкина, девица, которая может трудиться. Пока пускай она помогает вам; когда приедем после 20-го, мы устроим ее иначе. Очень жаль, что я не написал тебе приехать прежде к нам, чтобы поговорить с тобою обо всем. Я очень боюсь, как бы ты по незнанию всех условий не наделал ошибок. Писать нужно было бы о стольком, что и не начинаю, притом не зная, что и как делается.
Одно прошу тебя, будь как можно осторожнее, поддерживай дело, не изменяя. И главное — заботься о приобретении, подвозе приходящего хлеба и правильном его размещении и о том, чтобы в столовые не попадали могущие кормиться, получающие достаточную помощь от земства и, с другой стороны, чтобы не отвергнуты были нуждающиеся.
Теперь надо помогать топливом самым бедным. Это очень важно и трудно, и тут, как это ни нежелательно, уже лучше, чтобы получили ненуждающиеся, чем чтобы не получили нуждающиеся.
Что сено от Усова? Я боюсь, чтобы Ермолаев тут не напутал. Они пишут про разбитые тюки. Надо поскорей поднять его и свезти к Лебедеву в Колодези. Приискивай картофель на местах, не продают ли где, и покупай. Много еще нужно, но нельзя распоряжаться перепиской, не зная, что и как. Полагаюсь на тебя. Пожалуйста, делай из всех сил. Целую тебя, передай поклоны наши Елене Михайловне и Наташе и всем, кто там. Л. Т.".
"Помощница", вручившая мне это письмо, приехала на лошадях со станции в то время, когда мы с Персидской садились ужинать.
Старый столяр, служивший нам за лакея, докладывает: "Еще барышню господь послал".
Входит девица-курсистка с огромной банкой монпансье под мышкой и подает мне письмо от отца.
Я попросил ее сесть и предложил ей ужинать.
На столе стояла кислая капуста с квасом и черный хлеб.
Несчастная москвичка посмотрела, хлебнула две ложечки и уныло притихла, с нежностью посматривая на свои конфеты.
"Попала в голодные места, тут только одна капуста и есть, что бы я стала делать, если бы не догадалась взять с собой эти карамели",— читал я на ее лице.
Когда принесли котлеты, она вся так и просияла.
На другой день, чуть свет, она потребовала себе "работы".
Я велел запрячь ей лошадь и попросил ее поехать с кучером в деревню Гаи и переписать там всех столующихся.
Через полчаса вваливается ко мне Дмитрий Иванович Раевский (брат Ивана Ивановича), весь в снегу, и с ужасом говорит мне:
— Что я видел? На дворе метель, стоит какой-то ребенок в санях и мчится куда-то без дороги один. Лошадь здешняя. Кто это?
Я так и ахнул.
Оказалось, что девида поехала без кучера неизвестно куда.
Пришлось послать человека ее искать и привезти домой.
В другой раз я, уезжая по столовым, поручил Величинной выдавать на столовые дрова.
Дрова у нас были все сырые, свежесрубленные, и только на разжижку печей мы выписывали вагонами сухие березовые дрова из Калужской губернии.
Эти дрова были дороги, и мы ими страшно дорожили. На три четвертых сажени мы отпускали одну четвертку сухих. Все это я объяснил своей курсистке и уехал.
Приезжаю, и, о ужас, она раздала все сухие дрова.
— Просили сухих,— объяснила она в свое оправдание.
— А что же мы теперь будем делать с сырыми? Ведь они не горят без разжижки.
Пришлось спешно искать сухих дров и за них переплачивать втридорога.
По возвращении отца в Бегичевку я некоторое время еще побыл с ним и потом уехал к себе.
Свободное копирование
