Скват — феномен нашего времени, и России от него не спрятаться.
В «Хрустальном дворце» творил Хвост, не располагавший постоянным помещением для творчества. Он занял все подземное пространство «дворца», разложив инструменты пыток. Из древних досок и обломков кораблей он лепил «объекты» в духе Курта Швитерса.
Атмосфера дурдома. Кочевое стойбище. По ту сторону быта. «У нас нынче субботея!»
Попробуй возрази!
В подручных Хвоста ходили питерский портной Матусов и основательно потрепанный жизнью оформитель Савельев. Они строгали, лепили, красили, и готовые «объекты» тут же вешали на стенки для всеобщего обозрения. Молчаливый созидатель свои поделки называл «ненужные вещи», предназначенные для украшения богатых квартир.
«Стенгазеты пожарного депо» (Хвост).
— Надо утопить Хвоста! — меланхолически сказал живой артист Толстый, его подельник и собутыльник. — Копать надо издалека, с уральских времен!
Топить нечего — вот беда!
Я знал, что Хвост надувает всех, и жлобов и гениев, но топить его не хотелось. Он вынес три операции на сгнившие потроха, с грехом пополам тянул «русский скват» на «Жульет Доду», потом, писал отличные песни, что немаловажно для человечества. Лежачих я не бил, и недовольный Толстый улетел в Питер читать французские стихи на лужайке Царского Села, как бывало во времена «сверчка» Пушкина.
Я проверил «досье» Хвоста. Безукоризненная биография гения. Одна капля дегтя от Аиды — «Сукин сын, ваш Хвост!» — не меняла моего благожелательного отношения к гению стиха и пластики. Я пришел на вернисаж. Много незнакомых рож солдатского типа. Один был вылитый Петька Чапаев. Тот же чуб и те же галифе. Знакомые самодуры средней руки. И вдруг вижу — стройная личность. Седой дядька в синем костюме. Вокруг шептались: «Смотри, идет русский посол, Юрий Алексеевич Рыжов!»
Поэта Алексея Хвостенко я знал с лета 1961 года, Эдик Штейнберг и я ладили выставку в Тарусе с видными толкачами: Пауст (К. Г. Паустовский), Боря Балтер (полковник кавалерии и литератор) и Фрида Вигдорова (педагог и просветитель народных масс). На мне лежала ответственная обязанность кладовщика. Я заведовал «катухом» при доме поэта А. А. Штейнберга, где, как солдаты, стояли картины участников. Там, в кладовке, где я спал, состоялось знакомство с парой питерских битников — Ленька Ентин, «Енот» (авторитет по блюзу), и Леха Хвостенко (гитара и песни за выпивоном) плюс «чувихи», а значит, четверо без крыши над головой, и пешком из Питера на нашу выставку глазеть и петь. Я не знал, куда спрятать дорогих гостей, и выделил им стог сена, стоявший на лужайке.
Питерские артисты обиделись и на вернисаж не явились.
Позднее Хвост в потертых джинсах появился в подвале на улице Актера Михаила Щепкина, 4 и читал превосходные стихи о Гаврииле Державине.
«Я собственный свой боб кладу в сугроб», «покуда жопа не идея», «отчасти пуд, отчасти уд», «привет, привет! — я говорю богине, укрывшей меня в своей корзине»!..
Великолепный «Рай» (1968) он сочинял вместе с Анри Волохонским (поэт и каббалист), по готовой итальянской мелодии. Воссоздан миф о «золотом городе». Законная романтика подполья на убогий быт страны больших бутылок.
Хвост — мне: «За мной — нельзя! Мой Бог — бег!» «Хвост, ты наш баян!» — «Нет, я ваша гитара!» Какой там Аполлон Шухт и Штеренфельд (московские звезды), форменный гений и факт на лицо. Своя муза, эпохальный ракурс!
Мой квартирант Холин знает мою слабость. Не даю взаймы и ненавижу пьяных. Легче взять Берлин, чем расколоть меня на пол-литру.
Романтический гений Хвоста петлял и бренчал на гитаре вокруг да около. Уж слишком много он пил за чужой счет и не умел зарабатывать деньги, а я ценил это качество в то время.
В 1977 году из артистического подполья России его вынесла на Запад «еврейская волна». Он возился с журнальчиком «Эхо» (четыре номера), нехватка средств и надоело — очень бедствовал, а в 1988-м показался с «ненужными вещами», находившими сбыт.
Ходили в обнимку, Толстый и Хвост, Иногда с Анри Волохонским.
Настоящего финансового подкрепления песнопевец Хвост не получал.
У Франции культ богемы.
Питерский битник быстро смекнул, что тунеядец здесь неприкасаем и скват — его родная стихия.
— Хвост — баловень судьбы! — говорил нищий эстет Сергей Есаян, знавший дорогу в скваты.
Любой «чингисхан» позавидует истребительному стилю русских скватеров. Покидая чужое помещение, остается не помойка съедобных отбросов, а безжизненная пустыня, где самые хитрые крысы дохнут с голоду.
При дележке мировой славы русские не получают своего куска по достоинству. Я не слышал, чтобы известный Энди Уорхол из своего «Фонда помощи неимущим художникам» отсыпал им на краски. Так и уходят в туман небытия незамеченными косяками, от Андрея Рублева до Казимира Малевича, а запоздалая и лукавая слава последнего ничего не меняет в негативном отношении Запада к русскому творчеству.
Дерзайте, кретины!
Свободное копирование
