* * *
1983 год вышел немецким. Я прекратил толкаться на вернисажах, выгуливал дочку в саду и допоздна красил картины в «размахайском стиле» (по Ситникову) — так упрощенно можно объяснить увлечение восточной каллиграфией, где предлагается решение пространства, до сих пор мной не освоенное и не осознанное изнутри, вперемежку с фигуративными деталями. Потехи ради, я выставлял эти картины без подрамников в витринах соседних магазинов, чтобы посмотреть самому издалека и обнаружить грубые промахи. Через неделю-две я их сворачивал в рулоны и бросал в угол. Картин с тротуара никто не замечал.
Немцы, чрезвычайно чувствительные к бандитскому прошлому своих отцов, заливших кровью всю Европу, охотно выставляли и покупали советских художников, перекрывая все рекорды культурных связей с Москвой. Немецкие «земли», соревнуясь друг с другом, приглашали к себе советских академиков и бедолаг от искусства, живущих за границей.
В начале 1983 года за культурное мероприятие с русскими артистами взялась «земля» Северная Германия, с двумя музеями (Люнебург и Стаде) и двумя культурными центрами (Брауншвейг и Форс веде). Без интриг не обошлось при образовании «парижской команды». Лидия Мастеркова, стоявшая в списке приглашенных, по неизвестным мне причинам выбыла, и никто из оставшихся четырех за нее не обиделся. Список «парижан» — Леонов, Зеленин, Щелковский, Воробьев — был утвержден «главным специалистом русских дел» доктором Шпильманом и закрутился как по писаному.
Погожим маем в Париже завалилась немецкая депутация в количестве семи человек. Этот внушительный выставком отбирал картины с учетом «ретроспекции» на десять мест каждому участнику, что сразу поставило меня в тупиковое положение. Я с большим трудом разыскал пару картин московского периода, а остальное отобрали на месте.
Забегая наперед, добавлю, что советский инженер из Гамбурга, внимательно следивший за развитием событий, как-то проговорился: «А советские отказались от выставки!»
Меня страшно заинтересовало, почему «советские» отказались от выставки за границей. Инженер уточнил отказ советской стороны: «Немцы зажали деньги!»
Оказывается, советская сторона охотно приняла приглашение Северной Германии и, как водится среди опытных бюрократов, потребовала от немцев полной бумажной отчетности с точным указанием затрат на выставку и гостей, тем паче что собирались ехать не наши товарищи, а академик Шмаринов с женой, детьми и внуками. Немцы на советский запрос не пошли, а значительные деньги необходимо было списать к новому 1984 году, чтобы получить новые дотации. Остаток в сто тысяч марок решено было пропить между собой, пригласив в качестве статистов культуры кучку неприхотливых и беззащитных русских беженцев из Парижа.
Банкир Дирк Вилке, посвященный в операцию, ловко справился с делом. Помогал ему Эдик Зеленин, «инженер» Леван Кацешвили, курировавший диссидентов со времен «бульдозерного перформанса», и директор Бохумского музея, д-р Петер Шпильман, отлично знавший всех художников андеграунда. После путаницы с каталогом и дорогими «слайдами», сделанными приятелем Зеленина, нас и писателя Виктора Некрасова, ничего не понимающего в искусстве, пригласили на вернисаж 17 сентября 1983 года, в музей города Люнебурга. Городская пресса не дала сообщения о выставке, нерасклеенные афиши гнили нераспечатанными в подвале, и на открытие никто не явился, кроме устроителей с семьями. Отчет ДПА сделал приятель Шелковского и ничего не прибавил к нашей артистической биографии, кроме набивших оскомину «бульдозерных фактов».
Для дирекции «Дома художника» в г. Ворпсведе было большим сюрпризом, когда на роскошный банкет с шампанским заявилось два художника, Зеленин и я. Обитатели курортного городка ничего не знали о выставке и на вернисаж не пришли. В пригласительных билетах, которых нам не выслали, не был указан адрес и телефон Дома художника, и никто из любознательных дядей, за исключением товарища Кацешвили, так и не узнал о существовании выставки «четырех из Парижа».
С выставкой в музее г. Стаде было еще наглей. После короткой речи директора музея выставку прикрыли и отправились обедать и пить в роскошный ресторан с сияющими люстрами и охотничьей добычей по стенам. Примерно из 50 присутствующих на обеде лишь четверо имели отношение к выставке.
Начальник огромной «Галереи Брауншвейга» — здание с колоннами и греческим портиком — пригласил нас на жидкий чай, где я пытался в присутствии Шпильмана и администратора выставки Дирка Вилке «выяснить отношения». Нам вежливо обещали исправить ошибки в будущем, но время было безнадежно упущено, а в тот же вечер директор организовал танцы вместо вернисажа.
Возникает вопрос: это был сознательный бойкот устроителей или некомпетентность в работе, заранее рассчитанный обман четырех русских или тупое невежество?
Я думаю, что опытные администраторы Северной Германии умышленно поставили нас в унизительное положение попрошаек, совершенно сознательно утаили финансы предприятия, скрыли все возможности музеев и галерей, внесли неразбериху с рекламой, чтобы немецкая общественность, правая или левая, — не помню, кто был в оппозиции, — не пронюхала об их махинациях.
Выставка «Воробьев — Зеленин — Леонов — Щелковский», организованная президентом Брауншвейга, потерявшим глаз под Сталинградом, была из рук вон никудышной. Отцы городов, убежденные демократы, поставили галки в культурной работе «земли», накормили художников обедом и выпроводили.
Выставку и поездку в Германию освещала Кира Сапгир, острая, как ножик, и ядовитая, как гадюка, журналистка «Русской мысли». Она знала всех русских художников, поэтов от А до Я и пополняла недостаток специальных познаний по ходу дела, без отрыва от производства.
— Валь, а что такое гопарт? — спрашивает, глядя на картины Александра Леонова.
— Это скажи гоп, когда перепрыгнешь.
— А, я так и думала, что Леонов не совсем гопник, еще не перепрыгнул!
Немцы ничего от нас не ждали, ни возрождения Святой Руси, ни, тем паче, новых открытий. Такой подход к делу мне уже был знаком.
Соблазнительная концепция «патриотического треугольника» — «традиционалисты — новаторы — эмигранты» — была навеяна романтизмом «Святой Руси», но шла вразрез со здравым смыслом.
Лично я до развала Союза придавал большое значение «разумной государственной политике», которой не было и быть не могло в стране, где иностранцам дарят Малевичей и продают иконы, чтобы построить тракторный завод! Кроме того, сидевшие у госкормушки братья вечного реализма не собирались делиться с приблудными новаторами подозрительного направления, ну а эмигранты, черт бы их побрал, проживут без кремлевских пайков!
Потом опять — сговор врагов народа!
Уезжая из великолепно очищенного от копоти Люнебурга, вдребезги пьяный писатель Некрасов пыхтел:
— А я, ребятки, с ними воевал в окопах Сталинграда!
— И правильно делал, Виктор Платоныч, — сказал я ему, — сукины сыны эти немцы! И Петер Шпильман — несчастный лакей, а художники — беззащитные трусы и попрошайки!
И начались вычисления и счеты.
Все дружно на меня накинулись и заткнули рот.
Игорь Шелковский мычал: «Скажи спасибо, что повесили картины!»
Я лишний раз убедился, что беззащитным русским бедолагам за границей жить не так просто, как кажется.
Еще один урок прямого лицемерия.