Беглый матрос Игора - 3

* * *

Мы учимся друг у друга.

У соседа, у современника.

Великие образцы прошлого, как красиво упакованные египетские саркофаги, стоят за пределами живой конкуренции.

Музейный мир Франции, с его историческим Лувром во главе, с давних пор хранил махровую стратегию консерватизма.

Я внимательно следил (1976) за скандальной покупкой двух фальшивых картин Пита Мондриана (умер в 1944 г.) с сертификатом его друга и соратника по движению Сифора. Поразила не покупка фальшаков, а запоздавшая политика «Бобура»!

Голландец Мондриан двадцать лет жил и творил в Париже, выставлялся в кружке близких соратников, короче, был на виду, но ни один парижский музей не купил у него картину, по тем временам ничего не стоившую.

Мне открылось, что у Пикассо, всемирно известного «величайшего художника XX века», приобрели лишь в 1944 году одну вещь и за большие деньги, а человек всю жизнь прожил в Париже, редко выбираясь за границу. Музеи покупают с большим опозданием и за огромные государственные деньги. Такова их политика, по крайней мере во Франции.

Галерейщики Парижа давным-давно утеряли способность к авантюрам, и такие, как папаша Танги, не говоря об Амбруазе Волларе, поднявшем никому не известного испанца Пикассо, Марка Шагала и другие звезды, оставались далекой легендой.

Самые передовые и решительные — не больше десяти из пятисот! — выставляют проверенный американским рынком товар, и, на моей памяти, я видел лишь «звезды» поп-арта и его парижских подражателей. Одна галерея Дениз Рене стойко держалась геометрического искусства с начала до конца, но это отдельная статья личного увлечения просвещенной и решительной хозяйки.

На гребне восьмидесятых годов из соседней Германии, потом из Италии подул ветер нового «изма», обеспеченного солидной подпоркой немецкого капитала, удачно обозначенного итальянцем Бенито Олива, как «трансавангард». С небольшим разрывом и опозданием французы принялись сколачивать «национальную группу», чтобы попасть в последний вагон уходящего поезда.

По Парижу, по парижским скватам пополз слух, что появилась блуждающая галерея с названием «Бо-Лезар» («Красивый ящер») с неограниченным капиталом для раскрутки молодых и передовых художников.

На бульваре Сен-Жермен, 208, на втором этаже с низкими потолками сидели с модно подстриженными затылками молодые воротилы «Красивого ящера». Они, засучив рукава, следили за экранами редких по тем временам «компьютеров» и жали на «мышонка», не отрываясь от экранов, где мелькали разноцветные картинки и тексты.

На закрытый вернисаж Давида Шамбара, молодца лет двадцати пяти, рисовавшего пеликанов крупным и дальним планом, привела нас Берта Брелингар, лично знавшая артиста «как облупленного». У буфета, щедро набитого виски, водкой и соками, толкались молодые «ящеры», отлично одетые буржуа, с сигарами во рту. Было нечто подпольное в сборище, трогавшее честолюбие решительно всех гостей, ожидание облавы или землетрясения.

Пока я скрывался с семьей в Провансе, мой беглый матрос Игора сделал серию превосходных композиций, ярких, красочных и смешных — чайники качались как пьяные, прыгали стаканы и букеты, кривились людские лица и рыбы. Как никто, он подходил по стилю городского гротеска новой галерее «Бо-Лезар», собиравшей групповую выставку. Художник Шамбар краем глаза взглянул на фотографии его работ, кинулся в бюро и привел невысокую брюнетку с широко открытыми глазами, директрису галереи. Она впилась в фотографии Игора, посыпались комплименты и улыбки. Мы разговорились. Игора бойко говорил по-английски, чем совсем очаровал галерейщицу.

— Это то, что нам надо! — заключила брюнетка и обещала отобрать работы для групповой выставки «ящеров» в Лувре на дефиле последних мод.

Да, мы не ослышались — руководители молодой галереи при поддержке фабрикантов текстиля и знаменитых «стилистов» принимали участие в показе парижских мод во «дворе Наполеона».

— Старик, — сказал я Игора, — это тот самый шанс, о котором мечтает каждый художник. Ты прорвался на славу!

Весь день мы ждали прихода брюнетки, а когда она меланхолически известила, что кто-то уже отобрал художников и каталог составлен, я чуть не разбил стакан со злости.

Французский фольклор в чистом виде!

Такой разворот событий мне встречался впервые, и мой подопечный Игора впал в меланхолию и год или два не появлялся на вернисажах.

Вместо дефиле в Лувре он попал в артистический скват.

Кто отбирал художников для выставки в Лувре, а их было 15, я не знаю, их снимал для фирмы «Сигма» фотограф Влад. Сычев, а несчастный Игора тащил за ним осветительный прибор.

Позднее и 15 счастливчиков, в свою очередь, перетрусили. Наш знакомый Давид Шамбар исчез с горизонта почестей. Остались Франсуа Буарон, Роберт Комбас, братья Ди Роза, Реми Бланшар, еще какие-то уроженцы солнечного Прованса.

Группу засыпали заказами и деньгами.

Боевая группа «трансавангарда» в эпоху «социализма», свободы, равенства и братства народов составлена исключительно из коренных французов провинциальной глубинки.

Галерея «Бо-Лезар» сменила адрес и через год или два исчезла с художественного горизонта. Такое впечатление, что ее держали исключительно для подбора банды молодых новаторов, этакое компьютерное бюро для составления каталога, списков и связей.

Итак, в свои сорок пять лет я открыл как дальновидно и продуманно, а не на авось создается современный «изм» больших доходов.

У «Артклошинтерна» не было ни порядочных заступников, ни национальной поддержки. Над общиной постоянно висела угроза изгнания. Подвиг Павловского стал бородатым, бесплатным мифом. На фестивалях по-прежнему толкались безымянные и нищие фанатики рисования, канадцы, турки, сербы, американцы, евреи, русские, немцы, обреченные на тяжкий труд без вознаграждения.

Единственный меценат «артклоша» Гариг Басмаджан так и не понял, как создается мода доходного искусства.