Расторопный «славянин» с опытом партийной работы с массами, взялся за преобразование парижского дома в культурное общежитие. Вскорости там поселились португалец Мануэль Родригес, перешедший из марксизма в буддизм, русский фотограф Валька Тиль и ученик великого Дюбуффе, «живой артист» Жан Старк. Каждый тащил за собой подруг и знакомых. За лето 1981 года бывшее бомбовое депо заселили бездомные художники, клошары, наркоманы и педерасты.
Творческий союз в Париже! Дурдом двадцатого века!
Трудолюбивые неудачники сошлись в один братский круг, чтобы не потеряться в сердитом мире.
Жилистый белорус с крупным носом, большой поклонник технического прогресса в искусстве, «не отвлекаясь от живописи», фабриковал огромные, оптические композиции, скорее похожие на белорусские вышивки, чем на индустриальные чертежи современности, необходимые богатым заказчикам. Павловский стал инициатором артистических фестивалей под названием «артклошинтерн», вошедших в историю парижского андеграунда.
Первый фестиваль от 20 января 1982 года с театром, музыкой, живописью, танцами и пьянкой получился почти домашним мероприятием.
«Начало было скромным, — вспоминает Н. П., — шесть артистов и десяток раскрашенных известью крыс Анри Шурдера, но вскорости о нашем сквате знали все в Париже, от мэра города до отдаленных русских углов».
О героических делах Павловского первой узнала Аида.
На острове русской культуры, в салоне Аиды, без изменений переставленном из Замоскворечья в Париж, о Павловском говорили с нескрываемым восторгом, как о полярнике на дрейфующей льдине.
— Привести Павловского ко мне! — приказала Аида адъютанту из беглых матросов Андрееву. — Хочу видеть русского героя!
Хозяйка парижского салона Любовь Моисеевна Тапешкина, по кличке «Аида», сменила пять мужей, пока не успокоилась на оборотистом фотографе Владимире Сычеве, устоявшем на ураганном ветре капиталистической конкуренции. Бывший инженер Сычев, бойко болтавший по-английски в Совдепии, за полгода выучил французский и заработал первый миллион, чем потряс не только русскую эмиграцию, но и любопытных аборигенов, не знавших, где расположен Смоленск. К толстопузому тульскому самовару тянулись земляки, нищие, проходимцы, фарцовщики, иностранцы. Рожденная ногами на земле, реалистка Аида милостиво пригревала нигилистов и славянофилов, чтобы стравить их на потеху гостей. Вожаки этих течений, страдавшие непомерной манией величия и невежества, также как писатель Юрий Мамлеев и поэт Эдуард Лимонов, приходили в салон, когда им вздумается.
В честь героя Павловского был устроен особый банкет с мясным борщом и привозной самогонкой. Биографический формуляр героя оказался невыразительным. Общих знакомых не находили. Павловский молча съел кастрюлю борща, облизнулся и окаменел. Аида пыталась без всякого успеха направить знаменитого гостя на философскую беседу, обращаясь за поддержкой то к Мамлееву, то к Лимонову, но, потеряв терпение, выбрала самый решительный вариант.
— Павловский, очисти мне икону шестнадцатого века.
Гость молча кивнул головой.
Дворовый реставратор Владимир Котляров, сидевший рядом с фарцовщицей Козлихой, подпрыгнул и завопил:
— Не позволим! Это моя работа!
Разговор оживился. Мертвой хваткой вцепившись в старинную доску, Павловский не собирался сдаваться. Тучный реставратор, прыгая петушком, пытался вырвать заказ из рук противника.
— Котляров! — повысила голос Аида. — За безобразное поведение я тебя отлучаю от дома.
Славянофилы и нигилисты одобрительно зашумели.
Свободное копирование
