2. Невозвращенец Павловский
В 1920-е годы русская речь обогатилась новым, советским словом «невозвращенец», по содержанию походившим на смертный приговор, — «лицо, не вернувшееся на родину из-за границы и изменнически перешедшее в лагерь врагов СССР».
Однако невозвращенцы появились задолго до суровой советской эпохи.
Царь Борис Годунов (XVI век) решился послать своих «робят» за границу для изучения «науки разных языков и грамоты». Годуновские «робята», как утверждает легенда, пропили командировочные деньги и домой не вернулись, предали родину и перешли в лагерь врагов СССР.
— Русская жизнь не принимает искусства всерьез. Мы не знаем толком, где доставали краски Айвазовский, Верещагин, Левитан, но хорошо известно, что прославленному Карлу Брюллову так обрыдла светская жизнь Петербурга, что он ушел в Европу голяком, подарив таможне костюм и белье русского производства.
Звезда XIX века Орест Адамович Кипренский влюбился в сумасбродную итальянку и последние двадцать лет доживал за границей, не сожалея о русской славе.
У маститых невозвращенцев, обласканных царем и светскими заказами, была возможность вернуться назад и творить на русском морозе. Художники Василий Кандинский, Николай Рерих, Александр Бенуа, Марк Шагал, Павел Мансуров, Иван Пуни, командированные за границу, предпочли творить на теплом Западе.
Наши современники краски, карандаши, бумагу, славу, заказы, белье достают по спискам и по блату. Самый последний русский мазила, уставший от векового мазохизма властолюбивой черни, мечтает попасть на тесный, гнилой и спесивый Запад, где всего, бля, почему-то навалом. Из социалистического рая бегут воры и политики, танцоры и фарцовщики, футболисты и военные, шахматисты и музыканты, и художники здесь не исключение, а правило.
Художник Николай Павловский был не первым и не последним, когда летом 1979 года покинул группу белорусских туристов и стал невозвращенцем. Изменник родины, партии и правительства прошел искусы коммунизма и модернизма, а в московском «салоне» Льва Кропивницкого, художника и коллекционера, получил благословение на подвижничество в искусстве. Нутряная мысль «Я — гений, я буду первым на Западе!» была мощным мотором для решительных поступков.
Художник переметнулся с прицелом развернуть вовсю свой гений, покрыть Запад пестротой белорусских идей, в общем, переплюнуть Вазарели и Кристо, уставших от мирового успеха.
Высокие мысли белорусского самородка не соответствовали ритму пошлой действительности.
Год новатор вкалывал подручным у «Солженицына графики» Мишули Шемякина, начальника русского искусства в Париже и потомственного князя Адыгеи и Кабарды. Он снимал угол у португальского революционера, не забывая о предстоящей славе.
По словам Павловского:
«…Мы, португалец Мануэль Родригес и я, работали на Шемякина, раскрашивая его рисунки. После отъезда Шемякина в Америку легкий заработок исчез. Я вспомнил, что Сутин и Шагал жили в Париже, не отвлекаясь от живописи. 10 мая 1981 года мы пришли к железным воротам с номером шесть по рю д’Аркей. Совсем незнакомые люди дали мне угол с матрасом и бесплатно. Питался ворованным молоком и кашей в „суп популер“. Аристократы выдавали поношенные вещи высоких марок. К зиме я нашел пустую комнату на третьем этаже и перебрался туда. В конце 1981 года, выпивая у „живого артиста“ Тритона, решили организовать выставку под названием „Клошарт“. Через год оказалось, что название режет слух французам как „клошар“ и сменили на „артклош“. Я сделал афишу. Мария Васильевна Синявская ее отпечатала в своей типографии, левой рукой мешая борщ, а правой рукой нажимая на кнопки шрифта. Ее бородатый супруг, похожий на школьника, играющего в Деда Мороза, одобрил работу».
Свободное копирование
