* * *
В Москве меня никто не ждал. Более того, когда я возвращался с похорон брата Шуры (15 января), в вокзальной кутерьме у меня вытащили бумажник с остатком денег и паспорт. Мне пришлось идти в Ростокинское отделение милиции и заполнять все нужные анкеты. Тетя с каменной физиономией заявила, что временная прописка ВГИКа просрочена и, перед тем как тиснуть штамп о выписке, спросила, куда я направляю стопы. Я без задней мысли сказал «в Тарусу», как будто меня там ждали. Так с подозрительным направлением «сто первого километра» я еще курсировал пол года.
На очередной свадьбе Эда Штейнберга, длившейся в ритме признаний в любви — «Старик, я женюсь! — Ну, ты даешь! Это надо обмыть!», Миша Левидо в познакомил меня с огненно-рыжей девицей, из тех, кто увлекает меня без уважительной причины. Изысканно одетая, внушительный бюст, огромные бедра, породистый нос, бесстрашный взгляд раскосых глаз.
Зовут — Ася Лапидус!
Я сразу к ней прилил на весь вечер и увязался провожать домой, несмотря на дикий холод.
В стратегическом плане завоевания Москвы мои подруги занимали особое место вечной дружбы и мира. Я старался притереться к их родителям, иногда колючим и недоверчивым, и не спешил с решительным предложением руки, сердца и кошелька.
Санитарка Роза Корзухина свалилась на меня, как сказочная фея в зимнюю метель, в глухую, январскую ночь, когда в печке догорало последнее полено, с сияющим неземным лицом. А летом заползала ночью, как змея, под сладкое пение звенигородского соловья.
Однажды она исчезла среди военных летчиков и не пришла ни зимой, ни летом.
Падчерица Хольмберга Варвара Домогацкая, лояльная к моим экспериментам в искусстве, не вынесла тянучки жениховства и на моих глазах вышла замуж за электрика с регулярной зарплатой.
Дочка генерала Тамара Загуменная трогательно заботилась о моей прическе, но панически боялась соседки и отца, командира какой-то дивизии в Германии.
Галя Маневич, моя давняя сокурсница по институту, воплощение человеческой тишины и добра, могла тащить любого мужа из последних сил. Ее родители знали меня, как облупленного, принимали как родного, но что-то тормозило в наших отношениях. В квартире Маневичей собирались вертухаи киношного мира, постоянный денщик Юрка Тюрин, носивший авоськи Гали, молодые наркоманы с новыми идеями, странная неразбериха и вокзальная толчея.
Не зная, куда присесть и где приклонить голову, я с Асей Лапидус слонялся по московским «салонам» и «квартирным выставкам». Однажды мы забрались в Институт труда и гигиены, где выставлялся Лева Кропивницкий. Помещение без окон. Темно-зеленые стены с гвоздями. Желтая лампа под потолком. Штук двадцать замазанных картонок.
Вся психбольная Москва налицо, пестрое и грустное юродство андеграунда — эротический мистик Мамлеев с ученицами, припадочный Виталий Зюзин с огромным блокнотом в кармане, маклак и лирик Миша Гробман в обнимку со слепцом Володей Яковлевым, Васька-Фонарщик с длинным подростком, оказавшимся его женой Крохиной, поминутно крестивший углы Сашка Харитонов, барачные поэты Холин и Сапгир, Мишка Левидов с парой поклонниц и я с рыжей красавицей Асей Лапидус.
И — хохот пещерных дикарей.
— Я — закоренелый западник, — лихо начал Л. К., склонив наголо бритую башку над ручкой Аси, — я изучил все модные течения Запада, и на сегодня я первый «поп-артист» Москвы. Посмотрите внимательно на этого бычка, или на эту абстракцию, или на этот стилизованный портретик — наглядные образцы моих теоретических исследований!
Мы посмотрели картинки, отогрелись в жарко натопленном помещении и поспешили к выходу.
— Послушай, Воробей, — дернул меня Володя Яковлев, — возьми меня с собой. Я хочу жить в земле и рисовать для тебя цветы!
— Мне нужен счетчик Гейгера, — требовал подскочивший Зюзин, — попроси у Костакиса. В обмен я сделаю гениальный портрет твоей жены!
Ася в енотовой шубе и я в черной шляпе гармонично вписались в толпу московских безумцев.
Ася не из тех, кто говорит намеками. Прямая и предельная ясность в разговоре — вот ее линия поведения.
— Ну и друзья у тебя — сплошь психи и самоучки!
А кто же я?
Свободное копирование
