Моя несчастная мать - 8

* * *

Однажды в базарный день я наткнулся на китайца Максака. Он сидел под брезентовым навесом и продавал живописные картинки. Это были разноцветные букеты и женские лица с кудрявой прической, нарисованные анилиновой краской с оборотной стороны стекла. Я разинул рот от таких живописных чудес, мечтая сделать нечто подобное. Конечно, все лето я продолжал гонять в футбол, воровать у соседей вишни, купаться до посинения в речке, но не проходило базарного дня, чтоб я не заглянул в будку Максака полюбоваться удивительным зрелищем.

В разоренном войной городе не было ни бумаги, ни красок, ни кистей. Все, что изображалось в учебниках, от лягушки-путешественницы до портретов товарища Сталина в три четверти, я срисовал синими чернилами в самодельную тетрадку. Бывало, у красноармейцев, стоявших на артиллерийской базе, я воровал мазут и рисовал на заборах щепкой батальные сцены. Раз солдаты меня поймали и больно побили, но избавиться от наваждения мазать и рисовать где придется и чем угодно я уже не мог.

Заметив мое увлечение, Максак позвал к себе. В подвале прачечной, где он ютился, стояла жуткая вонь анилиновых красок, столярного клея и табаку. Китаец молча показал, как варят краску и по картонному трафарету наносят цвет на стекло. Обводы женского лица он делал черной краской, ловко орудуя колонковою кистью с бамбуковым стволом. Такой кисти у меня не было. На первой пробе я загубил стекло. Трафарет скользил как по льду, краски сливались в бурое месиво вместо букета.

— Еще раз, — буркнул китаец и смыл мазню со стекла.

Я зачастил в подвал к китайцу. Набравшись терпения, мне удалось сделать подходящий букет. Китаец по-немецки сказал «гут», исправил овал лица черным контуром и отложил в товарный ряд.

На базаре к нам подошел дядя Толя Булычев и сказал:

— Ты рисовал? — Я кивнул головой.

— Нарисуй мне пивную кружку, заплачу!

Выполнить заказ мне не составляло труда. Я стащил у красноармейцев стекло. Замазал его черной краской и проскреб силуэт пивной кружки с пушистой пеной. Вокруг написал «свежее жигулевское пиво». Заказчику афиша понравилась, он выдал мне тридцать дореформенных рублей наличными, что составляло стоимость бутылки водки. Деньги матери.

— Где украл? — грозно спросила мать.

— Не украл, а заработал!

В нашем роду умели рисовать, петь, играть, но никто не считал эти увлечения профессией. Настоящая, чистая профессия приносила постоянное жалованье, а баянистов и певцов только угощали водкой.

На семейном совете в присутствии деда Мироныча, бабушки Варвары, брата Шуры и Булычей было решено учить меня на доходного художника, но как это осуществить, никто из них не знал.

Я заканчивал четвертый класс. Надо было искать ремесленное училище, где учили бы рисовать по-настоящему.

Группу Жмуркина составляли безрукий Понятовский, возвращенец из Германии Келя и могучий Ванек из цыганского рода Чубаркиных. Несовершеннолетние подростки, среди которых очутился мой брат, постоянно оказывал и ворам услуги.

Летом 1947 года вагон трофейного барахла, адресованный брянским начальникам, — ковры, картины, диваны, фарфор, стекло, приемники и шубы — оказался на брянском базаре. Начальник города Гридин велел арестовать весь базар, осмотреть все дворы и подвалы.

Мой дед Мироныч завел пегого жеребца. Он часто нас навещал, сидя в повозке с лихо спущенной ногой в яловом сапоге. Он прихрамывал и казался мне древним стариком с серыми усами, висевшими подковой на гладко выбритом подбородке. На самом деле ему стукнуло шестьдесят и поговаривали, что после смерти Семенихи он женится в пятый раз. Вся скотина поселка находилась у него в руках. Он ее холостил, орудуя острым, трофейным ножом, засучив окровавленные по локоть руки.

Следопыты Гридина опечатали ларек Булычей (тетя Саша и дядя Толя). У них нашли австрийский ковер и трофейный приемник. На допросе с пристрастием Булычи показали на Жмуркина, сбывшего товар. Опытный Жмуркин не держал ворованных вещей и к грабежу вагона не был причастен. Его отпустили. Булычи отделались штрафом в 500 рублей и принялись за свое. На исчезнувших Келю и Ванька объявили всесоюзный розыск.

К моему удивлению, в нашем доме появилась картина маслом с изображением альпийских гор, трофейный приемник, глубокое кожаное кресло. Таких вещей Брянск не производил. Я знал, что это не куплено, а воровано. Подобные вещи я увидел в домах Храмченко и Лужецкого, друзей моего брата. Жить в таком иностранном декоре нам долго не пришлось. В лень ареста Храмченко мать успела отмочить альпийский пейзаж и порезать на фуфайки. Но кресло и приемник обыск раскопал на сеновале. Мало этого, на чердаке солдаты нашли закопанные в опилки два трофейных автомата и мешок патронов.

Брату грозил суровый приговор за групповщину — хищение государственного имущества на пятнадцать лет лишения свободы с конфискацией имущества, но учитывая чистосердечное признание и молодость подсудимого, ему дал и семь лет заключения с конфискацией ворованного имущества.

Подельники Храмченко и Лужецкий получили те же сроки.

В ночь грабежа трофейного вагона, стоявшего на запасном пути, Понятовский, Келя и Ванек обезоружили охранника, сорвали пломбу и содержимое погрузили на подводу, управляемую моим братом Шуркой. Налетчики в ту же ночь скрылись в лесу, а возчик и пара грузчиков получили сроки.