Глава 47.
Мой приезд в Харбин. Удачная встреча. Я поселился у доктора Шинкмана. Некоторые драматические подробности о его чудесном спасении от смертной казни. Харбинская адвокатура.
Поезд, в котором я ехал, был битком набит пассажирами. Заняв с трудом место в третьем классе, я ничем не отличался от переполнявшей вагон публики, и мои нервы, столь возбужденные неожиданными событиями вчерашнего дня, стали успокаиваться. Спать почти не пришлось эту ночь, и невеселые думы меня не покидали все время, мучительные вопросы вставали передо мною. Что будет с моей семьей? Что ждет меня в Харбине? Как отнесутся мои клиенты к тому, что я внезапно бросил все свои дела и покинул Иркутск надолго? Моментами меня охватывала тревога. А что если иркутские мои преследователи послали телеграмму о задержании меня в пути? Но я отгонял прочь эту мысль, убеждая себя, что так далеко люди, охотившиеся за мною, не пойдут. Томительно тянулось время. В вагоне было душно. Обыкновенно я охотно завожу знакомства в поезде, но на этот раз я замкнулся в себе, чтобы не подвергаться лишним расспросам. Еще одну ночь я провел почти без сна, но сознание, что мы уже недалеко от станции Маньчжурия и что еще до полудня я перевалю границу, поддерживало во мне бодрость, и я почти не чувствовал усталости. Все же, когда наш поезд подходил к станции Маньчжурия, мне пришлось пережить очень тревожные полчаса. Дело в том, что совершенно неожиданно для пассажиров офицер из отряда Семенова стал обходить вагоны и проверять паспорта едущих. Пришел он и в наш вагон и, просматривая документы, забрал с собой некоторые из них, в том числе и мои. Тут уснувшая было моя тревога снова меня охватила с особой силой. Не ищут ли меня по телеграфному требованию из Иркутска? -- спрашивал я себя. Легко себе представить, с каким беспокойством я ждал исхода этого просмотра паспортов. Но вот является офицер и вручает мне весьма вежливо мой документ. С души моей сразу спадает мучительная тяжесть, и я себя ругаю за излишнюю нервозность и беспричинный страх. Но спустя года полтора я имел возможность убедиться, что моя тревога во время проверки паспортов семеновским офицером далеко была небезосновательна. Мой двоюродный брат, покойный Лев Афанасьевич Кроль, мне рассказывал, что когда он после падения правительства Колчака бежал в Харбин, то семеновский офицер на станции Маньчжурия снял его с поезда и заключил под стражу. По словам Кроля, ему грозила серьезная опасность, быть может, даже расстрел, так как в тот период с враждебными им элементами расправа семеновцев была коротка. К счастью, об аресте Кроля узнал тотчас же близко знавший и хорошо относившийся к нему забайкальский казак, бывший член Государственной думы, Таскин, человек весьма популярный среди забайкальских казаков. Он тотчас же стал хлопотать об освобождении Кроля. Но даже Таскину это удалось с трудом.
Будучи весьма умеренным либералом и поддерживая лояльно деловые отношения с Сибирским правительством и после избрания Колчака Верховным правителем, Кроль, активно даже участвовавший в работах государственного экономического совещания, никак не мог понять причины своего ареста на станции Маньчжурия, поэтому он был уверен, что его арестовали только потому, что приняли за меня.
Как бы то ни было, но меня не тронули, и через часа два по прибытии на станцию Маньчжурия я сел в поезд, который меня увез уже без всяких приключений в Харбин.
Должен сказать, что как о Маньчжурии, так и о городе Харбине я имел самое общее и довольно-таки смутное представление.
Я знал, что Маньчжурия была богатейшим, но мало еще обжитым краем, занимавшим поверхность чуть ли не в полтора миллиона квадратных километров, что этот край в течение столетий оставался одной из самых диких и малонаселенных провинций Китая; знал я также, что Витте ставили в большую заслугу получение им от китайского императорского правительства концессии на постройку Китайско-Восточной железной дороги не только потому, что эта дорога соединила Петербург с Владивостоком сплошной гигантской железнодорожной магистралью, но и потому, что с постройкой этой дороги в Маньчжурии закипела новая жизнь. Туда хлынули миллионы и миллионы переселенцев из внутренних провинций Китая, расцвело земледелие, развилась разнообразная промышленность, разрослись торговые сношения и внутри ее и с внешним миром.
И вместе с экономическим развитием этого края там делала большие завоевания русская культура, являясь противовесом против японского настойчивого "стремления на запад". Но все эти мои сведения были самого общего характера, конкретного же представления о том, как протекала жизнь в этом обширном районе, я не имел.
Свободное копирование
