Утром к нам явилось немало поздравителей с Новым годом. Прежде всего пришел какой-то солдат с трубой и принялся с великим усердием трубить перед нашею дверью. Потом наша коридорная прислуга, Василий Непомнящий, в новой цветной рубахе <, гладко выбритый> и обильно напомаженный коровьим маслом, и Иван, товарищ его, с большой окладистой русой бородой, несколько вялый на вид, с голубыми кроткими глазами и очень приятным лицом, тоже в рубашке, хоть не столь элегантный и не так тщательно причесанный. Голос этого Ивана и его манера говорить напоминали чрезвычайно Огарева. В самой походке, приемах и даже отчасти в лице было много сходного с Николаем Платоновичем. Он расположил меня к себе больше, чем Василий Непомнящий, имевший вид опытного и ловкого дворового, хотя Иван, как потом оказалось, был вовсе не так интересен. Иван был москвич.
Поздравив с праздником, Василий обратился к нам с вопросом, не из нас ли кто обронил в коридоре двенадцать рублей бумажками. Крупский еще вчера, ложась спать, хватился денег и нигде не мог их найти. Больше у него и не было, и потому понятно, как он обрадовался честности Василия Непомнящего и его находке.
За служителями пришел с поздравлением надзиратель нашего отделения, из казаков, невысокого роста, косой, с редкими, вьющимися черными волосами, тихий, смирный, с каким-то женским голосом, с тихим приятным смешком, вообще, насколько я узнал его потом, человек очень добрый и хороший.
-- Geben Sie ihm etwas vom Kleingeld, -- заметил мне Крупский, вынимая и сам деньги из портмоне.-- So ein Rubel ungefähr {Дайте ему что-либо из мелочи. Рубль, что ли (нем.).}.
-- Не следовало бы брать с вас, господа,-- отвечал он,-- да человек-то я семейный. Благодарю вас нижайше. Желаю вам всего наилучшего.
Поздравление и этим не кончилось.
К нам вошел господин в форменном сюртуке с красным воротником, с грубым, худощавым лицом, мутноватыми серыми глазами и почтительно-подобострастною улыбкой под густыми рыжеватыми усами. Он ловко отправил к себе под мышку черную мохнатую папаху, расшаркался и протянул мне руку.
-- С Новым годом, с новым счастием, Михаил Ларионыч... Так имя и отчество, если не ошибаюсь?
Я кивнул головой.
-- Мне жандармы ваши сказывали. А я-с -- имею честь рекомендоваться -- я помощник здешнего смотрителя Константин Иванов сын Полетаев... Если вам что будет угодно -- извольте только мне сказать. Вот с ними мы уже знакомы. С Новым годом, с новым счастьем, пан Крупский.
-- Auch diesem? {И этому? (нем.).}-- спросил я Крупского, видя, что он опять взялся за портмоне.
-- О durchaus! {О конечно! (нем.).} -- отвечал Крупский, узнавший уже все обычаи острога.
-- Благодарю вас, господа. Чувствительнейше меня обязали. Позвольте присесть отдохнуть и выкурить папироску.
Его, впрочем, тотчас же кликнули; но он минут через десять явился с известием, что полицеймейстер приказал снять с меня кандалы.
Принесли большую гирю с весов во дворе, молоток и нож, и уж потрудились же с петербургскими заклепками. Константин Иванович сел на кровать, курил папиросу и представлял из себя руководителя этой операции. Но -- надо признаться -- руководство его мало помогало, хоть он очень выразительно говорил:
-- Правей, анафема! Как ты бьешь? А!
Не раз он порывался и сам приняться; но я его останавливал, говоря, что ведь когда-нибудь разрубятся заклепки, как ни мягко их железо, а что торопиться некуда. У него заметно дрожали руки.
Сначала над ногами моими трудился Иван. Он раз тридцать ударил молотком по ножу и сделал лишь чуть заметную надрубку на заклепке. Потом пришел косой надзиратель и, посмотрев, сказал:
-- Эх, не так! Давай сюда. Я это лучше сделаю.
Но тоже ничего не сделал, только вспотел.
-- Дозвольте мне-с! -- предложил свои услуги Василий Непомнящий.-- Мигом разобью-с. Дело знакомое.
-- Ну, валяй!
Но и Василий, несмотря на свою опытность, должен был взмахнуть молотком раз по двадцати над каждой заклепкой, прежде чем они разлетелись.
Константин Иванович, вероятно успевший надуматься во время этой работы, принялся врать немилосердно. Он утверждал, что если бы не он, с меня кандалов не сняли бы, что он выставил перед полицеймейстером всю незаконность и бесполезность такого, "можно сказать, тиранского обращения" со мной.
-- Если б был порядочный человек смотритель у нас,-- продолжал он,-- а то такая скотина, дурак. Вместо того, чтобы разъяснить все как следует полицеймейстеру, он только и знает, что глазами хлопает. Должен бы, кажется, понять, какой вы человек, Михаил Ларионыч. Вот, хоть бы я... Я теперича вижу, какие вам люди вистуют. Вчера вице-губернатор заезжал к вам и прочие. Как же я-то не стану вистовать. Это надо разве таким олухом быть, как наш Захарка...
Смотрителя звали Захар Иванович.
Так рассуждал Полетаев довольно долго, пока не пришел сам Захар Иванович и не сказал, что меня требуют в приказ о ссыльных.
-- Вот вы съездите с ними, Константин Иваныч.
-- Кстати, у меня кошева готова.
И мы отправились в его кошеве.
На этот раз приказ представлял очень унылое зрелище. Сени и коридор, накануне совершенно пустые, были теперь битком набиты. Мужчины и женщины, в кандалах и без кандалов, но большею частью в арестантских шинелях, толпились тут. Это была пришедшая в то утро партия ссыльных. Кто стоял, кто сидел на полу с устали; тут были и дети -- и грудные и уже умеющие ходить. Мы пробрались сквозь толпу к дверям и вошли в ту же комнату, что вчера. И она была полна народом. Бабы сидели тут, поближе к печке, с детьми в руках, под полушубками. Все остальные стояли ряда в три, ожидая вызова. Шел прием их и поверка по статейным спискам. Посредине комнаты стояла мера для роста. Оборванные чиновники скрипели перьями за всеми столами. Каких выражений не было на лицах этой тесной толпы ссыльных -- от спокойствия до страдания, от робости до наглости, от какого-то подобострастного смирения до дерзкой гордости, от плутовства до честного и прямого взгляда, от злобы и ожесточения до тихой доброты. Лица были большею частию утомленные; особенно жаль было смотреть на женщин. Кто был в кандалах, на том они сияли, как серебряные: отчистила их дальняя дорога; у кого была подбритая с одной стороны голова, они были повязаны кой-какими тряпками.
Управляющий приказом, недавно назначенный сюда из Петербурга, некто Фризель, маленький, коренастый и плотный человечек, с какой-то бычачьей головой, с бычачьим выражением в лице и выставленным вперед лбом, как будто он хочет бодаться, стоял перед строем "несчастных" с бумагой в руке, около него еще какой-то чиновник и тут же два солдата или казака.
-- Три с половиной вершка,-- восклицал приказный у меры.
Из меры вышел старый "кандальщик", в заплатанном полушубке, со сморщенным лицом, с больными, гноящимися глазами, нетвердый на ногах.
-- Сюда! -- отрывисто произнес управляющий.
Старик стал перед ним.
-- Клейма есть?
И управляющий смотрел в список.
-- Посмотреть, целы ли клейма у него?
Не то солдат, не то приказный какой стащил с головы старика тряпичную повязку, поднял свалившиеся на лоб свалявшиеся волосы.
-- Не видать ничего,-- произнес управляющий, отрывистым, холодным голосом,-- подправить клейма. На щеках покажи.
Старика повертывают за голову сначала одной щекой, потом другою.
-- Клейма подправить,-- громко распоряжался управляющий,-- на лбу и на левой щеке. Пошел!
Ссыльный отходил.
-- Митрофанов, Андрей! -- возглашает управляющий по списку.
-- Здесь,-- раздается в толпе, и выдвигается Митрофанов.
-- В меру!
-- Не подгибай колен, стой прямо. Вершок и три четверти.
-- Клейма стерлись. Поправить клейма.
Вот какие сцены застал я, войдя в канцелярию приказа о ссыльных.
Глядя на тупую, деревянно-полицейскую фигуру управляющего приказом, слушая его барабанный голос, так отчетливо распоряжающийся, я невольно вспомнил, как смотрительша только на предпоследней станции к Тобольску расхваливала мне его. Она сообщила о его недавнем приезде и называла не иначе как "милый человек". Ведь, может быть, он и в самом деле милый.
-- Потрудитесь подождать немного, monsieur (!!) Михайлов! -- обратился он ко мне бычачьим своим лбом, когда провожавший меня Константин Иваныч, вдруг принявший самый уничиженно-подобострастный и испуганнейший вид, доложил ему.
Я присел на ближайший стул.
-- Айбетов, Ибрагим!
-- Здесь.
-- В меру.
-- Два вершка ровно.
-- Клейма есть? Пошел!
Таким образом было принято еще человека три.
-- Пожалуйте сюда, monsieur Михайлов, в присутствие.
Собственно говоря, мне решительно незачем было ездить в приказ. Управляющий спросил меня только (на плохом французском языке), не родня ли я какому-то Михайлову, действительному статскому советнику и камергеру, сказал, что мой статейный список и указ Сената еще не получены; что поэтому мне нечего еще торопиться подавать просьбу об отправке меня далее не по этапу, с партией, а одного, на свой счет, и с любезностью, достойною действительно "милого человека", присовокупил, что "все, что только зависит от него, будет сделано по моему желанию".
Я отправился назад и встретил своих жандармов. Они зашли потом ко мне и выражали, кажется, неподдельное удовольствие, что видят меня в моем платье и без кандалов. Я поручил кому-нибудь из них зайти ко мне еще раз перед самым отъездом за письмом к тебе. Ты его получила.
Свободное копирование
