Во время пребывания моего летом за границей в Наугейме я прочел в газетах и узнал из письма члена Думы Ковзана[1], что роспуск Думы предполагается за три дня до бородинских торжеств, назначенных на 26 августа, так что народные представители не будут участвовать на торжествах: Зная, какое неприятное впечатление произведет это распоряжение, я тотчас написал Коковцову письмо с усердной просьбой, во что бы то ни стало, убедить государя не распускать Думы до 26 августа. Через несколько дней я получил ответ, что Дума будет распущена 30 августа. Вернувшись в Петербург, я сейчас же поехал в Думу, где застал человек 20 депутатов; среди них несколько человек крестьян, съехавшихся в надежде получить билет для присутствия на торжествах. Разочарование их было велико, когда прочитавши церемониал, они увидели, что мест для членов Думы не назначено ни на Бородинском поле ни в Москве. Ознакомившись с церемониалом, я обратил внимание на то, что, хотя председатель Думы всюду поставлен наравне с председателем Гос. Совета, — члены обеих палат не уравнены. Члены Гос. Совета имеют место на торжествах, члены Думы, даже товарищи председателя, — нигде не упомянуты.
Меня такое отношение к народному представительству крайне возмутило, и мое первое движение было отказаться от участия в торжествах. Но меня убедили члены Думы, особенно из крестьян, которые говорили: «Если не мы, так хотя бы председатель должен быть на этой великой годовщине славы народной».
После некоторых колебаний я решился на следующее: 26 августа ехать на Бородино и уклониться от других церемоний. Причину своего» отсутствия в Москве я объяснил Коковцову и церемониймейстеру барону Корфу. Последний дал мне довольно характерный ответ: «Члены Думы не имеют приезда ко Двору», на это я возразил: «Это торжество народное, а не придворное, не церемониймейстеры спасли Россию, а народ».
На Бородинском поле государь, проходя очень близко от меня, мельком взглянул в мою сторону и не ответил мне на поклон. Я понял, что причиной его неблаговоления ко мне были снятие с повестки ассигнования на церковно-приходские школы и опять-таки доклад по распутинскому делу.
После бородинского торжества, по-видимому, было решено в правительственных сферах принять самые резкие меры, чтобы при предстоящих выборах в IV Гос. Думу прошли исключительно элементы, способные оказать слепую поддержку правительству. В этих целях были использованы всевозможные меры для «разъяснения» нежелательных и непокорных элементов.
Меня переизбрали в председатели Гос. Думы. В глупом положении оказались правые и националисты. В виде протеста против моего избрания они демонстративно вышли, желая показать, что не хотят слушать речь председателя, который прошел левыми голосами (кадеты клали за меня, благодаря этому я получил большинство: социалисты и трудовики, как всегда, уклонились от выборов). Часть правых, однако, не совсем была послушна своим лидерам — они столпились у дверей, когда революционная, по их понятиям, часть Думы рукоплескала словам о выздоровлении наследника, а они стояли молча. Даже самые левые депутаты, как бы назло им, кричали и аплодировали как можно громче. Сконфуженные правые говорили потом, что если бы они знали, какая будет речь, они, конечно бы, остались.
