Больше всего, положа руку на сердце, я благодарен Евгению Александровичу Ляцкому, который несколько раз сыграл положительную роль в моей судьбе в период, когда я учился в Карловом университете. До революции Е. А. Ляцкий был директором этнографического отдела Русского музея Императора Александра III в Санкт-Петербурге. Он совершал различные этнографические поездки, о которых позднее очень остроумно докладывал в Славянском институте, центральной тогда в Чехословакии организации, занимавшейся исследованием славянских проблем. Он ездил по северу России, и я предполагаю, что его этнографические занятия были на вполне высоком уровне. Кроме того, он печатался в так называемых толстых журналах. Еще в тот период, когда я залпом читал все толстые журналы в библиотеке русской школы в Таллинне, мне неоднократно попадалось его имя, но я не предполагал, что позже доведется хорошо его узнать.
Ляцкий написал большое исследование о Гончарове и принимал участие в ряде изданий, которые выходили под редакцией Д. Н. Овсянико-Куликовского. Злые языки уверяли, что материалы о Гончарове он получил в приданое, женившись на дочери академика Пыпина, что Александр Николаевич Пыпин мол-де передал собранные им документы, которые не успел обработать, своему зятю. Так ли это, я не знаю. Возможно, какие-то материалы он и получил, но не это предопределило его работу. Он нашел также различные материалы о Чернышевском, опубликовав и их, так что, полагаю, здесь был некоторый процент злословия. После революции Е. А. Ляцкий оказался в Швеции и организовал там издательство “Северные огни”, которое выпустило ряд книг русских классиков. Русская зарубежная школа в это время крайне нуждалась в подобных текстах. В ту пору он написал и монографию о Гончарове.
В конце концов президент Масарик пригласил Е. А. Ляцкого в Прагу. Злые языки опять же уверяли, что его пригласили и назначили ординарным профессором в Карловом университете по русской литературе отчасти потому, что со стороны Масарика это был жест благодарности за то, что в 90-е годы академик Пыпин, как и академик Кондаков, поддержал его кандидатуру в качестве доцента в Санкт-Петербургском университете. Так ли это, я не знаю. В мое время Е. А. Ляцкий уже был разведен со своей женой (или она умерла), и он женился на молодой ассистентке профессора Мурко, Виде Павловне, сербке из Белграда. Между ними существовала большая возрастная разница: ей едва ли не тридцать, а ему пятьдесят восемь. Завистники опять же уверяли, что он омолаживался и что доктор Воронов сделал ему какие-то прививки желез. Злословие против Ляцкого шло по двум линиям. Во-первых, его назначили в Карлов университет на очень хорошее место, в то время как другие, в том числе и очень крупные наши ученые, не получили назначения, оставаясь только научными работниками, не имея полного обеспечения. Во-вторых, когда он приехал в Прагу, ему предложили стать одним из директоров крупного государственного издательства “Пламя”, которое просуществовало несколько лет, выпустив десятки томов самого различного содержания. Поговаривали, что Ляцкий на этом тоже обогащался, а такого общественное мнение не прощало. К нему было скорее сдержанно-вежливое недружелюбное отношение, а за глаза его всегда поносили. Такое неприятно было слышать и лично мне, так как Ляцкого я видел в совершенно ином свете. На его семинаре о формалистах, где я присутствовал, когда читал Ростислав Владимирович Плетнев, меня глубоко поразило все, что я слышал от Ляцкого, и он сам казался мне очень значительным человеком. Он был первым профессором, который после моего доклада о Гоголе очень меня подержал и стал оказывать знаки большого внимания: время от времени давать работу, за которую платил. Например, делать для него корректуры, проверять рецензии, иногда он мне диктовал; все это носило спорадический характер, отнимало не так уж много времени, но оказывалось для меня очень полезным. Меня он очень поощрял, проявляя дружеское участие. Интересовался моей литературной деятельностью, всячески ее поддерживал. И даже говорил мне, когда я уже окончил университет и получил докторат: “Знаете, Николай Ефремович, я очень желаю вам найти свое подлинное призвание. А одно из ваших подлинных призваний — стать редактором большого толстого журнала. Вы разносторонне образованны, у вас хороший критический вкус, вы вполне могли бы быть редактором подобного издания”.
Я воспринимал его слова как комплимент. Вообще он очень меня оценил. Он, как и Францев, назвал мое имя, когда Калитинский искал кандидата в стипендиаты, и несколько раз публично хвалил меня за выступления.
Конечно, у него имелись свои недостатки, но в целом Евгений Александрович оказывал на меня очень положительное влияние. К нему всегда можно было прийти за советом или помощью. И хотя Ляцкого всячески ругали, должен сказать, что с ним легче было иметь дело, чем, допустим, с Францевым или Гораком. Горак был очень любезный человек, но по-своему крайне упрямый, он не вникал в то, что говорил ему собеседник. Ляцкий же всегда слушал, всегда принимал во внимание чужую точку зрения.
Свободное копирование
