Что еще дал мне факультет? Я посещал разные курсы национальных славянских литератур и в большинстве случаев слушал их на разных языках. Но центром моего изучения оставалась русская литература, которой вообще на факультете отводилась главная роль. И тут мне нужно назвать трех людей: из чехов это был Иржи Горак, уже несколько раз упоминавшийся в моем рассказе, который читал курс сравнительной истории славянских литератур. В период моего обучения в университете это чтение сводилось к истории русской литературы, которую он читал начиная с эпохи Радищева и Новикова. Безусловно, концепция Иржи Горака не являлась марксистской, но была публицистически-радикальной. Он плохо понимал или совсем не понимал такие явления, как славянофильство, или литературу, связанную с проблемами Церкви, — об этом он упоминал только мимоходом. Даже при анализе Достоевского он не особенно интересовался его религиозными воззрениями, во всяком случае на лекциях. С моей точки зрения, это был несомненный минус, поэтому курс получался немножечко однобоким.
Зато он был очень хорошим оратором, мог прекрасно удерживать внимание слушателей, собирая большие аудитории, в том числе множество чешских студентов. Читал Горак по-чешски с большой экспрессией, при этом все время занимаясь пропагандой русского языка, что мне очень нравилось. Например, он делал такие заявления: “Русский язык — это царственный язык! Послушайте, какая полнота звука: “Бултых в воду!” В каком другом славянском языке вы найдете такое образное выражение?” В этом отношении он был интересный человек, мне нравилось, что он читал очень много русских текстов, хотя читал их довольно плохо. Воображая, что читает по-русски превосходно, он делал множество элементарных ошибок в ударении. Горак был председателем Общества по изучению Достоевского и очень много занимался русским фольклором, он вовсе не был, как некоторые злословили, мелкотравчатым академиком, а просто имел свои пропорции и свои критерии.
Я всегда с благодарностью вспоминаю его. Этот человек чрезвычайно, может быть, кардинальным образом помог мне в деле освобождения из советской тюрьмы. Он в то время был послом Чехословацкой Республики в Москве, и когда ему дали знать об этом (в частности, жена президента Бенеша по просьбе Института Кондакова написала, что я арестован), Горак предпринял чрезвычайный по тем временам акт. Конечно, он не мог вмешаться в распоряжения советских властей и специальных органов, но предпринял демарш в Министерство иностранных дел Советского Союза, в соответствующий его отдел, где заявил, что доктор Николай Андреев сохранял лояльность к Чехословацкой Республике во время немецкой оккупации. Это самое большое, что можно было сказать в мою защиту, ибо, следовательно, я не сотрудничал с немцами. Это и повлияло на решение советских властей освободить меня. Мое освобождение произвело определенный эффект в Чехословакии, среди русской эмиграции, и отчасти даже в Советском Союзе, где мое имя как ученого уже было известно…
Свободное копирование
