Одним из важных членов Института — я все его называю “Институт”, хотя это позднейшая форма организации этого учреждения, а вначале это был Семинарий имени академика Кондакова — являлся Николай Михайлович Беляев, я его встретил уже как доктора философии, он специализировался по иконографии — византийской и русской. Он оказался старше нас лет на десять. И был фигурой крайне любопытной: во-первых, очень нервный, живо реагирующий на то, что его интересует, не всегда достаточно уравновешенный в своем поведении; он готов был и попьянствовать, и в карты поиграть. От него веяло немножко личной неустойчивостью. Он был офицером Белой армии, сыном инспектора артиллерии генерала Беляева и племянником того Николая Тимофеевича Беляева, который стал известным историком по варяжскому вопросу, и жил сначала в Лондоне, а затем в Париже. Он происходил из очень интеллигентной среды и был высокообразованным человеком, это сразу чувствовалось, но малопригодным для работы с молодыми, потому что он как бы не понимал, что молодым надо дать время и позволить им постепенно накапливать знания, а не мгновенно максимально погружать их в материал. Я поэтому не стремился многое от него получить, но с интересом просматривал его труды. Тут он действительно зажигался, и было интересно узнать его мнение и проанализировать его методы.
Прежде чем нам с Мельниковым предоставили комнату, ее капитально отремонтировали, и одновременно Семинарий Кондакова получил возможность обзавестись в том же доме дополнительным помещением — большой комнатой, где находился А. П. Калитинский. Он иногда надолго уезжал в Париж, и тогда в этой комнате либо не ночевал никто, либо ночевали случайные люди. Там любил ночевать Николай Михайлович Беляев, хотя он был женат. И его жена Любовь Павловна, мне очень нравившаяся, всегда относилась ко мне с дружественным вниманием. Однажды я даже был у них на частной квартире, но Николай Михайлович вскоре разошелся с женой и перестал там жить. Впрочем, их личными делами я не интересовался. В Институте же Николай Михайлович обладал свойством быстрых дипломатических общений. Он довольно хорошо говорил по-французски и удовлетворительно по-чешски, так как получил степень уже в Карловом университете, что было полезно для нашего института. Кроме того, умел читать по-немецки. От него исходило очень полезное культурное влияние, он делал много интересных замечаний. Иногда он неожиданно приходил к нам и, как с досадой говорил Евгений Иванович, начинал “мешать работать”, сидел часа полтора, совершенно не считаясь с тем, что мы заняты.
К нему очень хорошо относились и княгиня Яшвиль, и Татьяна Николаевна. Они справедливо считали его талантливым человеком. Но при этом Беляев являлся неуравновешенным и, я бы сказал, опасным для руководства человеком, ибо никогда нельзя было поручиться за то, что он действительно проведет ту линию, о которой вчера говорили. Когда присутствовал Александр Петрович Калитинский (он прекрасно действовал на Беляева), тот занимал свое место и не выскакивал. Но если Калитинский был в отъезде, то начинались его выходки. Он погиб трагически, по нелепой случайности, хотя тут была своя закономерность для судеб этого ученого учреждения, к которому я по воле судьбы стал принадлежать.
Свободное копирование
