Институт окончил с «отличием» в июне 1938 г., а при распределении Ученым советом Института и Министерством высшего и специального среднего образования РСФСР рекомендован в аспирантуру. В характеристике после окончания Института написано: «На государственных экзаменах весной 1938 года т. Конарев по всем дисциплинам (химия, ботаника, зоология, педагогика) получил оценку «отлично», выявив эрудицию, достойную начинающего молодого ученого». По советам многих, особенно отца, часто рассказывавшего мне об академике Вавилове, я выбрал аспирантуру ВИР по специальности «биохимия растений».
Случилось так, что я оказался в числе выпускников, премированных за успешное окончание института экскурсией в Ленинград. Это дало мне возможность впервые посетить ВИР и подать заявление.
Казалось, что мечта моя близка к осуществлению. Но не тут-то было. К концу лета получаю отказ: место по биохимии одно, подано заявлений 12, предпочтение тем, кто имеет стаж работы и публикации. У меня еще не было ни того, ни другого. К тому же — не тот профиль образования (пединститут).
Я тут же направил в дирекцию ВИР утвержденное Министерством решение Совета пединститута рекомендовать меня по окончании в аспирантуру, а заодно и отзывы профессоров на мои студенческие работы. Сохранилось письмо с резолюцией директора ВИР Николая Ивановича Вавилова в аспирантуру с предложением: «пересмотреть». «На всякий случай» получил согласие профессора Ф. Д. Сказкина поступить в аспирантуру к нему — на кафедру физиологии растений Пединститута имени А. И. Герцена. Однако, придя в аспирантуру ВИР за документами, я узнал, что мой вопрос решен положительно и меня ждет профессор Н. Н. Иванов. Это меня порадовало, но возникло еще одно неприятное обстоятельство: прием в аспирантуру ВИР состоится лишь в декабре (а не в сентябре, как в Пединституте имени А. И. Герцена). Выход из положения нашел Николай Николаевич: он тут же зачислил меня в лабораторию биохимии в группу овощных, возглавляемую В. В. Арасимович, избавив от необходимости возвращения домой. И я сразу же приступил к работе.
Подошло время вступительных экзаменов. Экзамен по биохимии оказался последним. На нем я впервые и встретился с Николаем Ивановичем. Он был председателем, профессор Н. Н. Иванов — экзаменатором.
В ожидании экзамена мы, претенденты, сидели перед кабинетом профессора Н. Н. Иванова. Проходя мимо нас Николай Иванович с ободряющей улыбкой сказал: «Сдадите биохимию на «отлично» — всех примем». Мы знали, что место лишь одно, а нас 12 (правда, на последний экзамен решились придти лишь семеро или шестеро).
Пригласили всех. Дали по одному вопросу. Мне — о белках зерна злаков. После каждого ответа Николай Иванович обращался к нам поочередно: «А как Вы думаете? Что бы могли добавить Вы?» Создалась обстановка, более похожая на «мирное» собеседование; мы увлеклись и как бы забыли, что на экзамене.
Свое слово Николай Иванович сдержал: двое из нас получили «отлично» и были зачислены в аспирантуру.
Мне, несомненно, помогло раннее увлечение биохимией. К тому же моя осведомленность о белках растений в то время понравилась Николаю Ивановичу, проявлявшему тогда к ним большой интерес; понравилась она и профессору Николаю Николаевичу Иванову, писавшему в то время книгу «Проблема белка в растениеводстве». Она была опубликована лишь в 1947 г. В ней на с. 33 и 75–76 приведены также некоторые результаты моих аспирантских исследований.
Поздравляя с успешной сдачей экзамена и зачислением в аспирантуру Николай Иванович пожал мне руку и предложил заняться белками зерна: «Разгадайте, чем отличаются белки твердой (макаронной) пшеницы от белков мягкой, хлебопекарной, и я гарантирую Вам Нобелевскую премию». Тогда я еще не знал, что это за премия, но обрадовался такому заданию.
Будучи аспирантом, я много раз видел Николая Ивановича, слушал выступления и был свидетелем многих дискуссий, тяжелых для него и всех нас, его сторонников. В письмах моему отцу — сельскому учителю-биологу — рассказывал о своих переживаниях: «Лысенковцы Вавилова совсем заклевали, буквально грязью поливают его. Он сдержан, в его ответах лишь мягкие, доброжелательные упреки, но сильные аргументы».
Было и второе рукопожатие с Николаем Ивановичем, уже в нерадостной обстановке. В 1940 г., когда я на год раньше завершил экспериментальную часть диссертации и написал ее первый вариант («Углеводно-белковый режим у бобовых в связи с формированием урожая семян»), она, по мнению так называемой «идеологической комиссии» Института (Озирский, Френкель, Шунденко, Тетерев и др.), настроенной против Н. И. Вавилова и моего научного руководителя Н. Н. Иванова, вдруг стала неактуальной, и я оказался на грани исключения из аспирантуры. Тем более, что накануне меня исключили из комсомола. Слишком часты и продолжительны были собрания этой организации, к тому же в основном направлены против Вавилова и на восхваление лысенковщины, а я, увлекшись своей диссертационной работой, нередко пропускал их. Возможно, существовала и другая причина. С аспирантом профессора К. С. Фляксбергера Н. А. Скориком мы на лекциях и семинарах Шлыкова и Презента нередко, как могли, выступали в защиту Николая Ивановича и с критикой лысенковщины.
Свободное копирование
