Таванец

Т а в а н е ц

 П. В. говорил на прекрасном, лексически богатом, переливчатом русском языке, но с заметным украинским акцентом. В его речи практически не звучали украинизмы, но русские слова произносились с украинской мягкостью, на письме надо было ставить мягких знаков больше, чем по правилам грамматики. Непередаваемо.

 Как-то он прочитал мне басню Эрдмана (я не знал, что Эрдман басни писал, тем более что с антисоветским оттенком и часто не вполне приличные):

    Однажды ГПУ пришло к Эзопу

    И взяло старика за ж...

    А вывод ясен:

    Не надо басен!

 Так, как П. В., слово «вьзЯло» мог сказать только хохол.

 Он хорошо знал и любил украинскую литературу-.

 Однажды спросил:

 - Валерий, вам нравится Тычина?

 - Это который Павло? «В поле трактор тыр-тыр-тыр, мы стоим в борьбе за мир»?

 Ходила такая злая пародия, ничего больше я не знал и не пытался, даже когда попадалось на глаза.

 - Нет, Валерий, он в молодости был очень тонким лириком, прекрасным поэтом.

 - Когда я был еще совсем молодым, - смягчая звуки, рассказывал Таванец, - меня очень увлек марксизм. Я читал, изучал, спорил с друзьями... Я был начитанным хлопцем, из интеллигентной семьи, папа мой был образованным человеком, - и хитро посмотрев на меня, - немного антисемитом, киевские интеллигенты неодобрительно отзывались о евреях. Но это на словах, а в жизни, в случае погрома, он в нашем доме евреев укрывал, к нам прятаться евреи приходили.

 Я с раннего детства с книгами. И марксизм пришелся мне по сердцу и по уму. Я и учиться пошел, хотел стать грамотным марксистом, универсалом. Но очень быстро во всем разобрался, разочаровался. Еще задолго до кровавых репрессий.

 Я сначала и Ленина, и Сталина очень любил, почитал. И Троцкого, и Бухарина, а когда в марксизме разочаровался, сразу увидел разницу и между ними...

 - Но Ленина-то, небось, вы, Петр Васильевич, любили и уважали до конца...

 - Нет, Валерий. Я и разочаровываться в марксизме начал именно что с ленинизма. И разглядел, разгадал, какая это глупость. Чепуха. И не просто глупость, а злая, вредная глупость. Потом Энгельс. Он мне какое-то время больше всех нравился, был самым понятным, убедительным. Я потом я начал находить ошибки, ляпы, а потом просто несообразности, особенно там, где он говорит о математике, о науке. Причем тон этот, не допускающий сомнения. Вы замечали, и у Ленина такой же... Дольше всех у меня уважение сохранялось к самому Марксу. Может потому, что я не считал себя подготовленным в экономической сфере. Потом подтянулся, я умею много читать и запоминать, много прочел и увидел несообразности и у Маркса.

 Но самое главное, Валерий, это оказалось не теория, а сама жизнь. Я еще Елену Иосифовну не встретил, когда всерьез задумался над тем, как же жить теперь. В такой стране. Хорошо дуракам, они ничего не понимают, всему верят. Видимо, и я вначале был таким дураком. Я помню какой у меня был энтузиазм. Ну а если не дурак, то как жить? В этой стране. Надо пойти на Красную площадь, облить себя керосином и поджечь. (П. В. говорил мне это потому, что как раз в это время произошло несколько таких случаев). Надо быть героем, борцом! Вот есть такое определение, что герой – это этический гений. А гении – это редкость! Не в каждой стране, не в каждый момент времени.

 Я понял про себя: нет, я не герой. Не герой, не борец, не революционер, а – домосед, мне все это не по сердцу. Как же жить? Надо приспосабливаться. Надо стать прохиндеем. И я стал прохиндеем. Я, Валерий, всю жизнь прохиндействовал. Прямых подлостей я не делал. Старался не делать.

 «Порядочный человек тот, кто делает подлости без удовольствия». Помните, Валерий? В этом сатирическом смысле я не только прохиндей, но вполне порядочный человек.

 Только то, что необходимо для выживания.

 Подписывал все гнусные бумаги, которые я по положению, по должности обязан был подписать. И не каюсь. Такая страна. Слишком высоко задрали моральную планку. Или герой, тогда бери банку с керосином и иди на Красную площадь. Или прохиндей. Я не герой.

 В этой стране герои добровольно погибают, а жить могут только дураки, которые подписывают, думая, что так и надо, или прохиндеи.

 Вы же не дурак, Валерий!

 Таванец от многих своих близких, от ближайших друзей добивался признания, что и тот прохиндействует, выживая в этой стране. Один из моих учителей как-то был пойман на рабочем месте, и от него потребовали, чтобы он подписал гнусную цидульку против Сахарова. Семья, работа, научные звания, карьера на подъеме... Он подписал.

 Скупал газеты, чтобы увидеть, а вернее, не увидеть своей подписи.

 Нам-то из дружественной республики, ныне суверенного государства, чуть ли не в первый же день позвонили, сообщили, что вот мол, у нас в центральном органе, на первой странице ядовитая дрянь, а под ней подпись уважаемого Х. Вот и до него добрались, вот и он ссучился, подписал. Этот Х от своей подписи удовольствия не получил, сильно переживал, вглядывался в наши студенческие лица, знаем ли?

 Да, знаем, мы знаем.

 Дальше учи.

 А П. В. мне в эти времена говорил:

 - Чего это Х так распереживался? Сказал бы – несите Таванцу, он дома, болеет, но и подпишет. Им подпись нужна, они бы пришли, я бы и подписал...

 - Я с Сахаровым лично не знаком, но очень его уважаю. Да и всех диссидентов. Мужественные люди. Я бы так не смог. Мне не дано. Если бы любой из них ночью, в дождь, в непогодь пришел ко мне в дом, попросил бы пригреть, убежища, я бы ему не то, что не отказал бы и обогрел бы, а накормил и спать уложил.

 Я всем этим борцам искренне сочувствую, но в их ряды встать, записаться не могу, смелости нет, да и не по сердцу. Они романтики, борцы, герои. У них такая стезя. Завидую, но не могу присоединиться.

 У меня путь прохиндея. Страшная страна, которая требует от рядовых граждан участия в ее гнусностях. Требуют подпись, спасибо, что большего не просят.

 Эта формула Таванца; «Дурак или прохиндей» меня не удовлетворяла, прямо раздражала. Я много раз злобно спорил. Основной мой аргумент был такой:

 - Это, может быть, и верно, но не для всех, а только для коммунистов. Была такая старая шутка, не столько остроумная, сколько просто умная, ее по-разному рассказывают, но ближе всего к нашему разговору такой вариант. В фашистской Германии были не только фашисты, но и умные люди, и порядочные. Всякие были, но не одновременно. Если кто фашист и при этом умный, значит, не порядочный. Честный и фашист, значит – дурак. А если умный и честный, то не фашист.

 То же и у нас. Вы правы, но только для коммунистов.

 Те или дураки, или прохиндеи. Но я-то не коммунист.

 Таванец никогда на мои аргументы не соглашался, упирался в споре, требовал от меня признания, что и я прохиндей.

 Я остро вспомнил концепцию Таванца в ходе эмиграции.

 Американские власти при оформлении допуска в США старались не давать такого разрешения бывшим коммунистам. По их мнению, коммунистом мог быть только преступник (в ослабленном варианте Таванца – прохиндей) или псих (у Таванца полегче – дурак), они требовали справок или документов, что это не так.

 Я не осуждал П. В. и не осуждаю сейчас.

 У меня точно такое же представление о той стране. Перечитайте Илью Эренбурга «Люди, годы, жизнь» под этим углом – сплошная прохиндиада.

 Самые честные, кристально честные сдаются, отступают, закрывают глаза на грязь и кровь, в которых тонет страна, публично бичуют себя, не зная вины, если от них этого требуют, каются во всем этом, когда наедине.

 Я не был прохиндеем.

 Есть несколько поступков, когда прогибался, умильным тоном произносил с трибуны имена ненавистных, презираемых вождей, за это мне до сих пор стыдно, но я никогда не стучал, никого не предавал, ничего не подписывал. Правда, ко мне и не обращались.

 Не надо винить граждан.

 Следует стараться не винить граждан в том, к чему их принуждает страна. Слишком высока планка порядочности. А не все могут, не все в состоянии обливать себя керосином на Красной площади.

 Семья, мечты, страх, надежды...

 Виновато общество, государство, выдвигая такие непосильные для человека требования.