Александр Александрович Зиновьев

А л е к а н д р   А л е к с а н д р о в и ч   З и н о в ь е в

 У меня есть две, или в некотором смысле, одна личная фотография, где мы вместе с Зиновьевым. Пять человек не в прямом ракурсе. Слева направо: Слава Бочаров, я, Ася Федина, Петр Васильевич Таванец и Александр Александрович Зиновьев.

 Фотографирует Женя Сидоренко. И аппарат его. На второй фотке на моем месте Женя, а фотографирую я.

 Заметно, что все сидят в профиль, Слава почти спиной к фотографу, и только Зиновьев фотографируется, повернулся к аппарату фронтом.

 В Томске я показывал студентам эти фотки, Зиновьев уже стал всемирно известен, и предлагал для начала угадать, кто из сидящих на скамейке крайними (Бочаров и А. А.) старше? Народ затруднялся. Тогда я усугублял задачу: один из крайних более чем на двадцать лет старше другого. Тут уж все прекращали сомневаться и тыкали в Славу, которому тогда не было или только что исполнилось тридцать. Он, уже чуть оплывший, выглядел никак не моложе пятидесятилетнего Зиновьева.

 На банкете после защиты кандидатской диссертации Сашей Н. было заказано два столика: для молодых, друзей диссертанта, и для корифеев. Среди молодых я был за главного тамаду и главного тостующего. Там было много смешного, и я это помню, но не в тему. Главным же я был до тех пор, пока с опозданием не пришел Зиновьев. Несмотря на зазывные крики со столика стариков, он прямым ходом, не запнувшись, подошел к нашему столу и сел среди молодых.

 В этот вечер, раньше, чем чета Таванцов вернулась домой, из их окна на шестом или седьмом, последнем этаже дома для академиков, выпрыгнул и разбился насмерть их единственный сын.

 Зиновьев не только выглядел молодо, он хотел выглядеть молодо, быть молодым.

 Кажется, у него я впервые увидел костюм не с закругленными, как у всех и всегда, а под прямым углом скроенными полами пиджака. Это его молодило. Потом Люся мне сказала, что такой крой и называется молодежным, или спортивным.

 Он и лекции свои читал, не сидя и не стоя, даже не прохаживаясь, а непрерывно подпрыгивая. Фу, черт, слово какое подленькое получилось, воробьиное. Нет, он подпрыгивал не как воробышек, а пружинно, молодо, спортивно, как бы заодно чуть-чуть разминался.

 Лекции он читал плохо. В моей жизни было так много самых разнообразных нехороших и откровенно плохих лекторов, что можно было этого и не упоминать. Но у Зиновьева была особенность. Запоминающаяся. Даже две особенности.

 Во-первых, он не договаривал до точки практически ни одной начатой фразы. Его мысль неслась с такой скоростью, что слова не поспевали. Шучу. Или не шучу, но для лектора это недопустимо.

 Несколько страниц назад я уже писал о таком приеме у студента Андрея. Но то хитрый прием сдачи сложного экзамена и уверенности, что преподаватель сам доскажет. А тут лекции для студентов, которые заведомо, по определению, знают меньше. Как говорят в рекламе, почувствуйте разницу.

 Это откровенно, непростительно плохо. Слово в слово записал лекцию, домой пришел – никогда сам не разберешься. Предикатов нет. Того, что говорится, что об этом сказывается. А если смог сам разобраться, зачем ты на эту лекцию ходил?

 Но вот тут надо про вторую особенность, они вместе, как левая и правая рука.

 Речь Зиновьева, его обращения к студентам были совсем не похожи на то, что говорили другие преподаватели.

 - Вы, конечно, уже разобрались в том, что все эти так называемые классики не только ничего не понимают в логике, но своими дурацкими рассуждениями только мешают мыслить.

 Оказалось, мне нелегко это воспроизвести. Вроде помню, а написать рука не решается.

 - Каждый из вас уже давно прочитал (он называл несколько книг, названий которых, да и авторов мы никогда не слышали). Поразительная глупость. Авторы – тупицы, ну вы-то уже разобрались.

 Вот это несколько неожиданное и ничем не оправданное зачисление нас скопом в сонм мировых гениев как-то завораживало, привлекало. И, возвращаясь к первой отрицательной особенности его лекций, скажу, все это было бы может и хорошо, как выступление в клубе интеллектуалов. Закрутить какую-то остроумную крутизну и прерваться в апофеозе, пусть присутствующие под общий хохот завершают хором же. Может быть, это было бы и хорошо, но сдается мне – и там было бы плохо.

 Курс, который он пел у нас, назывался «Логические методы». По существу же это было, страница за страницей, последовательное, с решением всех задач чтение книги А. Черча «Введение в математическую логику». Задачи были сложноватые, и, так как курс был необязательный, некоторые из моих товарищей его пропустили. Это ничего, я, в свою очередь, пропустил то, на что ходили они.

 Сам А. А. через занятие нам напоминал, что когда-то он все задачки без пропуска перерешал и записал в одну общую тетрадь, которую потерял. Воспитанный газетой «Правда» я ему не поверил.

 Зиновьев вел занятия сидя. Говорили, у доски задачки решали в основном мы. Иногда он менял ход, течение занятия, вставал и проговаривал нам куски своих собственных размышлений. Мне кажется, что эти лекции были импровизациями, он видимо и раньше это или подобное кому-то рассказывал, но специально не готовился и говорил не в определенном порядке, а как вспомнилось. В основном это была уничижительная критика всех остальных логиков, да и философов на земле, включая очевидных гениев.

 Вообще, для него кажется не было никаких и ни в чем авторитетов, кроме него самого, нескольких его ближайших друзей и нас, которых он никогда не забывал упомянуть в числе своих гениальных сподвижников...

 Он не стеснялся не в глаза, но за спиной называть медицинскими идиотами самых известных у нас философов, его же коллег, некоторые из которых упомянуты и в моей книге. После того как в одной из книг А. А. в издевательской форме пошутил над одним из самых известных философов страны, сделавших много хорошего и полезного ему самому, кое-кто из старых друзей перестал с ним здороваться.

 Так же оскорбительно, уничижительно он отзывался о целых направлениях философии, о кафедрах. Именно он обратил мое внимание, что во время семинаров и конференций, которые устраивают эстетики, им по блату привозят показать мировые кинолакомства. Едва ли не запрещенные. Посмотреть их, прорваться и посмотреть собираются люди со всей Москвы. Откуда только они узнают об этом показе? Кого это интересует? Да самих эстетиков, для которых все это и устраивают. Отговорив свои скучности и прослушав тоскливые выступления других докладчиков, они с чувством выполненного долга разъезжаются по домам. С трудом прорываясь сквозь толпу рвущихся внутрь.

 - Так кто больше любит искусство? – издевательски спрашивал Зиновьев. – Сухари-логики или спецы по искусству – эстетики? Наши все здесь. Где те, кто изучает прекрасное?

 Некоторые высказанные им положения я просто-таки полюбил. Они разительно отличались мерой таланта, независимостью суждений от всего того, что нам вдалбливали. Чуть-чуть опасаясь, что найдутся люди, кому это не понравится, расскажу одну из его философских идей.

 Наехал А. А. как-то на категорию «время».

 Сам я по этой категории присоединяюсь к тому древнему мудрецу, который на вопрос:

 - Что есть время?

 Ответил:

 - Знал! Пока ты не спросил.

 Зиновьев же, с присущей ему едкостью и бескомпромисностью, непрерывно обзывая своих идейных противников безмозглыми тупицами, медицинскими идиотами, бетонноголовыми, нападал на саму идею передвижения во временной координате, идею возвращения в прошлое.

 - Физики ввели символ t и назвали его временем. Совершенно справедливо. Помогает создавать и получать замечательные результаты. Однако эта буква попала в формулы, тоже полезные и к которым самим по себе, вне философии нет возражений.

 Появилось такое выражение в формулах – t-квадрат. Отлично! Не следует только забывать, что буква, которую мы назвали «время», вовсе не обязательно и везде совпадает с тем, что мы действительно подразумеваем под временем. Время в нашем человеческом понимании возвести в любую степень, в том числе и в квадрат, - нонсенс, невозможно.

 Другое дело буква в формуле. Раз есть выражение в степени, то математически мы можем извлечь из него корень. И, о ужас! – у нас получается плюс-минус t. Ну и черт бы с ним. Но мы ведь думаем, что t – это время. Получается отрицательное время! Прошлое. Сесть в машину времени, извлечь корень квадратный и оказаться в прошлом. Чушь. Глупость.

 Идиотизм!

 Из буквы t можно извлечь корень, но ни в коем случае не из времени. Время однонаправленно, мы можем держать в памяти кадры ушедшего, но попасть туда невозможно. Иногда физический параметр, означенный буквой t, ведет себя как время, как наше реальное время. Спасибо ему за это. Но тот, кто думает, что эта связь сущностная и что t – это и есть время, тот не то, чтобы не понимает, что такое время, он вообще ничего не понимает, полный идиот в клиническом смысле.

 И мне это рассуждение Зиновьева очень нравится. Я бы назвал его, не опасаясь исторического дубля, - философским реализмом...

 Любая научная реализация хороша и полезна. Ровно до тех пор, пока она не обретает самостоятельность и не начинает калечить вложенные в нее наши изначальные представления о том, что было формализовано. Так, параметр v очень хорошо и удобно называть и считать скоростью, пока в физических теориях этот параметр ведет себя как скорость в нашем человеческом понимании. Им и дальше можно пользоваться, когда найдено расхождение, и это может оказаться исключительно полезно. Только не надо это расхождение навязывать нам, людям, как правду о скорости в последней инстанции. То же самое о S - как о пути, пространстве, о m - как о массе.

Формализация хороша, очень хороша тогда, но только тогда, когда правильно, в соответствии с жизненным опытом и нашей интуицией, формализует знакомое нам понятие. Но как только она начинает вести себя самостоятельно, в нарушение исходной интуиции, с нее в этих местах и проявлениях эта функция снимается. Это не наносит ей урона как физическому, химическому, научному параметру.

 Суха теория, мой друг, а древо жизни бурно зеленеет.

 Но никогда не наоборот.

 После каждого занятия, мы учились тогда еще на Моховой, Зиновьев водил нас на угол Горького (Тверской) и Манежной площади, в кафе гостиницы Националь.

 Там, почти без никакой очереди, А. А. угощал нас кофе с пирожными. Всех, кто остался. Я кофе пил, 4 копейки в конце концов можно было и наскрести, а вот зато пирожное, свеженький эклер или бисквит, это барская недопустимая роскошь.

 Но сами эти походы в кафе профессора со студентами запомнились на всю жизнь. Доценты и профессора!

 Что – Националь снесли? Не знаю уж, что и посоветовать.