Религия

Р е л и г и я

 Я хочу написать о лагерных пятидесятниках, с которыми я был знаком. Задумался, с чего начать, и понял, что начать нужно с самого начала, с моего собственного отношения к Богу, к вере, к религии.

 Решаю кроссворд, а там вопрос: вера. Ответ оказался – религия. Но позвольте! Вы еще напищите – орган слуха, и дайте ответ – звук. Даже без всяких определений, на уровне здравого смысла. Вера – это же что-то исключительно личное, мое собственное. Есть или нет веры, но это у меня.

 А религия... Совсем иное дело. Оно не во мне. Это я, быть может, в ней. Я ей или принадлежу, в нее вхожу, или нет.

 Моя семья не была религиозной. Совсем давно в Симферополе нет синагоги, и моя мама раз или два в год ходила в какой-то молельный дом, зато в свои самые последние годы молилась. Но в молитвах своих она как к Богу обращалась к отцу. Я ей говорил:

 - Зачем ты просишь отца, почему к нему обращаешься, чем он может помочь? Если есть ад, то он там.

 Она отвечала:

 - Кого же мне просить? Бог нас не любит. Если кто-то может помочь нам, то только отец.

 Самому отцу, коммунисту, чекисту верить в Бога было не положено. Хотя после допросов, избиений и унижений он, я уверен, научился молиться. Не за себя просил, про себя знал, что не спасется, молился за нас. А вот его родители, про бабушку точно знаю, в Бога верили.

 Я поверил в Бога давно, мне кажется, я с этим родился, но узнал об этом в тот же момент, когда впервые подумал о смерти, заглянул в бесконечность. Испугался.

 У многих вера в Бога начинается со страха смерти, от страха пропасть из жизни, больше не жить. Никогда, никогда. Хочется найти зацепочку, защиту, сберечься, сохраниться в любом виде и качестве. Тот, кто может нас спасти, сохранить, и есть Бог.

 Отвага настоящих атеистов меня поражает и радует, я горжусь ими, этими героями, хотя наличие, присутствие Бога столь очевидно...

 Следующая остановка – фреска Микеланджело Буонарроти «Сотворение Адама».

 Величие, величавость, даже огромность Господа, это волшебное соприкосновение пальцев, такого, пока еще безжизненного, пальца первого человека и источающего чудодейственную энергию пальца Господа. Поразительно портретное сходство Бога с Его уже не первым, но высшим творением, с Адамом.

 Множество картин приводили меня в восторг в детстве. Но именно эта, как никакая иная, запала в память и будоражила ее. То и дело я мысленно возвращался к этому полотну как к неразгаданной загадке. Постепенно, взрослея, я стал замечать, что вовсе не живописная сторона этой фрески так потрясла меня в детстве и до сих пор неизменно привлекает мое внимание. С этой стороны все в полном порядке. Гениальная картина великого мастера, одно из произведений, составляющих гордость нашей цивилизации. Но не картина как произведение искусства, а именно то, что на ней изображено, все более притягивает мой разум. Мне все менее нравится этот старик, прекрасно, с гениальной силой изображенный справа.

 Он смущает мою веру.

 Мой Господь совершенно не такой. Бог, в которого я верю, не знает возраста, не изменяется во времени. Он не может не быть, не стать стариком. Само возрастное изображение Бога с необходимостью приводит к мысли, что Бог раньше был юн, а до того вообще младенец, еще до того только родился... От кого? Кто отец Бога?

 Кто мать? Так мы скатываемся к греческим мифам.

 Если Господь уже состарился, то что будет дальше?

 Мысли о стареющем, дряхлеющим Боге представляются мне кощунственными. Еще в гораздо большей степени кощунственным представляется тело, тело Бога, само его наличие у Господа, телесность Господа. Например, рот. Которым Бог ест! Какова пища Бога? Амброзия? Зубы. Молочные уже выпали? Достать бы один для музея. Не портятся ли Его зубы? К кому из дантистов ходит? Не болит ли у Него живот? Все это явственно отдает пантеоном богов греческой мифологии.

 Боги греков сотворены по образу и подобию человеческому, они человекообразны, это и есть люди, только очень большие и сильные люди. Им присущи человеческие слабости и недостатки, вплоть до зависти, ревности и сведения счетов. Любое наделение Господа телесностью умаляет, обезображивает Его образ. И чем ниже, тем кощунственней. Как выглядит, извините за выражение, переваренная Богом пища? Чем пахнет? Куда Он ее складывает? В смысле божественный нужник. Эта бывшая пища Бога, уж не она ли это...

 А если измерить в тоннах?

 А под искусно выписанным покрывалом у Господа что? Что вы говорите? Размеры? Функции?

 Не стану продолжать.

 Совершенно очевидно, что все эти подробности – лишь мерзости. Богомерзки.

 Великий художник впрямую использовал библейское положение о том, что Господь создал Адама по образу и подобию (Бытие, 1:26). Таково свойство любого подобия: если один похож на Другого, то и этот Другой в такой же мере похож на первого. Не видя (глазами) Бога, но зная людей, Микеланджело восстановил (телесный) образ Бога по доступному образу человека.

 Ложный путь.

 В чем тогда (если не так, как у Микеланджело) подобие Создателя и человека? Подобие следует понимать в духовном (не физическом, не телесном – антителесном) смысле. Тема «(Духовный) образ Бога» стала для меня постоянной и интригующей. Богословская литература была недоступна, и так ли, сяк ли я наверняка проходил путями, которыми до меня ходили тысячи, миллионы верующих, плутал уже давно заасфальтированными маршрутами. Но до сих пор я практически ежедневно заглядываю в эту бесконечную тему, захожу в очередной или полюбившийся мне тупичок лабиринта веры.

 Классе в шестом я прочитал «Овод» писательницы Войнич. Книга мне настолько не понравилась, что я ее никогда больше не перечитывал и в киноварианте не смотрел. Запомнилась только сцена, где кардинал (кажется Монтанелли. Он кем-то приходился этому Оводу, скорее всего папой. Кардинал приходится папой...) проклинает Бога. Помню, я даже читать остановился. И до сих пор не понимаю. Кардинал, видимо верующий человек, и вдруг такой бунт против Господа... Это... Это...

 И тогда мне в мою детскую голову пришло сравнение, от которого не могу избавиться и до сих пор. Это как ученый рассматривает в микроскоп какую-нибудь мелкую подопытную дрянь и видит, что она там, у него под микроскопом, ему демонстрации протеста устраивает.

 Это простой неграмотный человек, язычник, может на своего личного запечного божка, как на старшего родственника, дедушку обижаться, наказывать его. Но на Творца Вселенной, на Всесильного Бога? Какой он к черту кардинал? Подмикроскопная слизь.

 Наша жизнь с ее вместилищем Землей, галактикой, включая наш гордый разум, этические представления – все от Бога.

 Дела и замыслы Его не постижимы.

 Он неведомо для каких собственных целей нас создал, может опять в ничто, в первородный хаос обратить одним мысленным дуновением, а пока наблюдает, записывает, что происходит. Точно как ученый за своей подопытной, подмикроскопной мелкотой. Он им тоже то одно подмешивает, то другое перекрывает и смотрит, записывает, что произойдет. Ни их молитвами, ни проклятьями не интересуется.

 Тут самый страшный, пугающий из путей моих размышлений о Боге. Тупик. Вот создал Господь землю и все на ней и забыл о нас, пошел другими Своими великими делами заниматься, а нас сирых оставил, вот мы и грешим напропалую. Сатана нами и стал командовать. Все хуже, хуже, и уже становится виден конец. Гибель и мрак в конце туннеля нашей жизни. Какое уж теперь бессмертие.  

 В лагере пятидесятники впервые дали мне почитать Библию. На тончайшей бумаге, мелкими буквами, со срезанными для конспирации полями. Я обалдел. Я впал в ступор. Я был очарован. Я был потрясен. Как объяснить человеку, который не испытал этого чувства, что со мной происходило? Все, что я читал до Библии, вся мировая литература, все то, что я любил и даже знал наизусть...

 Нет, нет, я не отрекаюсь. Любил и люблю. Но мне показалось, что Библию сочинил, придумал, сотворил, создал не человек, не гений, а Сам... Читал, а мне казалось, что у меня руки грязные держать эту книгу, голова грязная... Изнутри... Мне казалось, что я слышу голос самого Бога. Для сравнения могу добавить, что, когда в Америке у меня в руках оказалась книга Мормона, никакого внутреннего озноба я не испытал.

 Сработана книга по образу и подобию, но духа в ней нет.

 Библия для меня двойная. Не то!

 Тройная, десятерная, многослойная, бесконечная по глубине смыслов. В тексте я вижу противоречия, несообразности, какие-то как бы глупости, наивности, места, которые нуждаются в истолковании, в осмыслении, но в целом...

 Книга, продиктованная Им Самим.

 В самом начале, когда в раю Господь спрашивает у Адама, пока единственного человека, куда, мол, ты спрятался от меня? Трудно к этому отнестись серьезно. Тут Господь как бы дедушка на пенсии с внучком в садике на даче играет. Что-то тут не то. Или вот. Глава третья. Самое начало: «Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог». Говорящий змей-искуситель – зверь полевой? А не ипостась самого Дьявола? Как можно в это поверить?

 Ева:

 - Сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть.

 И сказал змей жене:

 - Нет, не умрете.

 - Но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете как боги, знающие добро и зло.

 Тут в Библии «боги» с маленькой буквы. И во множественном числе. Бог знает о богах? Недоумение. В (не каноническом) переводе сказано: «будете, как великие». Велике – не боги. Противоречия нет. Однако сами-то эти великие откуда взялись? Никого ведь не было. Несколькими страницами раньше в Библии перечислено все, созданное Творцом. И в этом перечислении нет ни богов с маленькой буквы, никаких великих, промежуточных между Господом Богом и первым человеком – Адамом.

 Неясность остается.

 Мне ближе и понятней Бог вечный, но интеллектуально растущий. Он растет, умнеет, развивается, узнает свои возможности и постоянно творит. Он не только планирует и осуществляет Свои планы, но меняет, улучшает их, последовательно постигает и творимый Им мир, и уровень и широту Своих совершенств.

 Мой Бог – это Бог Созидатель, Творец, Демиург.

 И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. 4. И увидел Бог свет, что он хорош... (Бытие: Гл. 1. Ст. 10-25). И увидел Бог, что это хорошо. И это правда хорошо, замечательно. В слове «увидел» содержится и то, что Он раньше не предвидел, не знал результата заранее, сотворил по Божественновму вдохновению и только после действия оценил. Оценка «хорошо» носит не этический, а эстетический характер, и это подчеркнуто. Радостно сознавать, что Бог не безразличен. Он – эмоционален.

 Горжусь этой чертой сходства.

 Бытие. Гл. 6:5 «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле (Заранее не знал, не предполагал и не предвидел), и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время. И раскаялся Господь, что создал человека на земле...».

 (В этом месте мне иногда хочется плакать. Более всего я люблю кающегося Бога. Поэтически представляя свой показной атеизм, Ницше писал: «я поверил бы в такого Бога, который умеет танцевать». Звучит поэтично, легко запоминается, но как и многие другие фразы Ницше, больше поэта, чем философа, лишено реального смысла. Я тоже умею танцевать, и миллионы людей. Многие танцуют профессионально. Это умение ни на йоту не прибавляет божественности. Может быть имеется ввиду что-нибудь простое, принятое у людей – так это собачье, кошачье, животное представление о высшем. Давид, танцующий перед Богом, гораздо ближе мне и понятней Ницше, требующего, чтобы Господь перед ним танцевал.

 Танцевать ерунда. Чепуха. Вон индуистские боги все подряд пляшут. И собаки, медведи в цирке. А каяться не то, что медведя, не всякого человека научишь. Танцевать гораздо легче, чем каяться. Я верю в Бога, который кается.)

 И прекрасное завершение этого эпизода с Ноем. БЫТИЕ. Гл. 8:21. «И сказал Господь в сердце своем: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого – зло от юности его: и не буду поражать всего живущего, как Я сделал». Создал, разочаровался в итоге собственного творения, раскаялся, собрался его уничтожить и, почти совершив задуманное, опять передумал... Таков мой Бог.

 Я не просто верю, я люблю своего Бога и доверяю Ему. Бог – Творец. Не умом, не святостью, но способностью создавать, придумывать ранее не бывшее и осуществлять задуманное, разрушать созданное и возводить новое.

 Мне трудно остановиться в рассказах о Боге, я еще к этому вернусь, а пока мне пора вернуться в лагерь.