Потьма

П о т ь м а

 Сгружали нас в знаменитой Потьме. Поезд дальний стоит, ждет. Конвой не торопится. По одной выкликивают фамилии, как пароль, ждут отзыва: когда и кем родился, где судился, за что срок намотан и что за срок. Сверяются по бумажке до последнего слова. Только после этого дверь с лязгом отпирают, откатывают, присваивают тебе номер и тут же за твоей спиной купе на все замки запирают. Пока идешь мимо конвойных по коридору, они по очереди твой номер друг другу вслух передают, выкрикивают. А в тамбуре сразу несколько человек, хором. И, уже ухватившись за поручни, шаг за шагом спускаясь по вагонным ступенькам, поверх дружно считающих голов и колючего круга примкнутых штыков, я за долгое время впервые увидел раскручивающуюся в бесконечную даль свободу.

 Милый лагерный край. [1]

Продолжу самоцитирование:

 Пока я мельком загляделся на то, чего меня по приговору лишили, руки мои соскользнули чуть не в  пасть собакам, овчаркам, которые без злобы и рычания замыкали конвойный круг у самого вагона. А в самом кругу, вполне благополучном по Данте, рядами лежат каких ни есть мастей и статей, но  все же люди. И я ложусь на свое расчетное место в теплую пыль. Повезло – не в грязь. Мы лежим, пока многократно не пересчитали последнего. И еще лежим, пока выполняются все предосторожности. Наконец поезд тронулся и шагом, чтобы пассажиры последнего вагона успели удовлетворить свое любопытство, поехал. Вот только после этого нас подняли из праха и повезли.

 Вру! Сперва расставили по пятеркам и снова пересчитали, произнесли свою профессиональную  побасенку, оставшуюся от страшных времен.

 Я слышал ее раз сто. С пропусками и добавлениями. Отговоренную стыдливой скороговоркой и провозглашаемую со смаком. Конвоирский народ поколениями ходил и пестовал эту страшилку, и  она приобрела несомненную литературную ценность:

 - (Вологодский) конвой шутить не любит.

 - Шаг направо – пропаганда,

 - шаг налево – агитация,

 - прыжок вверх – все: считаю побег!

 - Применяю оружие без предупреждения.

 А к этому не оставляющая сомнений нескладуха:

 - Побежишь – собаку пушшу.

 - Собака не догонит – пулю пушшу.

 - Пуля не догонит – сам лапти сниму, все равно догоню.

 Когда этапники переходят железнодорожные пути, крайних в рядах поддерживают за локотки, элементарная предосторожность. Сколько было случаев, когда поскользнувшийся на мокрой от дождя шпале зэк падал в грязь лицом, уже с пулей в спине. У конвоя работа тоже нервная.

 Вот нестрашный эпизод. В Харькове. Перегоняли наш этап под переходным мостом, хохлы озвереть еще не успели. Шутили, подбадривали. А с моста, пешеходного перехода, прилично одетая женщина и на вид не слишком мятая, как закричит:

 - Родные, куда же вас опять гонят, - будто мы всегда одни и те же. Специальный отряд для перегонов по этапам. Да нет, мильоны нас. Нас тьмы и тьмы. По черт-те скольким дорогам одновременно и в разные стороны перемучиваемся. – Родные...

 Кричит и вываливает сверху на нас, на колонну полную корзину яблок. Так вертухаи ни ловить, ни поднимать не позволили. Мы и подавили яблоки сапогами прямо на глазах у бедной женщины.

 Несколько дней продержали нас в самой Потьме, на последнем перед лагерем пересыльном пункте. За забором тихая деревенская жизнь с петушиными криками. А у нас прогулки по три часа в день по голой земле. И общие. Выходят одновременно все изо всех камер, знакомятся, прогуливаются, беседуют.

 Весна. Тепло.

 После прогулки разгоняли нас по неуютным, но и не битком набитым камерам. Но вольно было переходить из одной в другую, к знакомым. Правда, в обмен, чтобы количество не изменилось. Ну, решил я, если и в самом лагере такая же свободная жизнь, то еще жить можно.

 Подоспели еще два этапа с потрепанными, но не сильно изувеченными людьми из взбунтовавшегося полувольного лагеря. Среди новых соседей встретились первые знаменитости, четверо человек с танкера «Туапсе», о котором даже фильм двухсерийный тогда был снят с Тихоновым в главной роли, «ЧП» назывался. Тогда об этом случае все газеты, включая глухо провинциальные, только и писали. Захватили наш мирный (?) танкер в своих водах китайцы с острова Тайвань. Чинкайшистские марионетки. Сняли с судна, держали в тюрьме, плохо кормили, били, уговаривали отречься от Родины. Кое-кто подписал, а остальных стали китайцы малыми партиями отпускать. Сначала в первопопавшуюся страну. Оттуда морячки наши сразу в советское посольство – и их на родину героями. Тогда хитрые тайванцы стали следующих отправлять в страны, с которыми у СССР не было дипломатических отношений. Те и там героически переходили границы, стучались в родное посольство и возвращались. Им дома торжественные встречи, балы и даже кое-кому ордена и медали. Но время идет. Жар героизма остывает. Все меньше почета тем, кто вернулся, как бы немой укор: «Где так долго были?» Потом еще хуже. Вот наши четверо были отпущены в Бразилии. Без языка, без денег. А среди них был парень, один из самых отважных и стойких, именно его в фильме Тихонов играл. С огромным трудом нашли того, кто по-русски понимал, узнали, где ближайшая страна с советским посольством, перебрались, явились. Их там в посольстве пообнимали, расцеловали, похвалили, домой переправили, а тут... Короче, загремели герои среди прочих «врагов народа» с корабля, да прямо в Потьму.

 Лично меня интересовало, как им-то фильм понравился? Ничего, понравился.

 Дубравлаг – лагерь большой, штук на пятьдесят лаготделений. Из них несколько политических, спецы, общие, режимные, полурежимные, смягченные, женский один, больница, инвалидный, кто по второму разу, и отдельно для тех, кто раньше мотал по уголовке... Пока просеешься, курочки к курочкам, петушки к петушкам, как раз к своим попадешь. Только признавай.

 Приуральская Мордовия, картофельный край. Местные на зэков и внимания не обращают, эка невидаль – политические. Притерлись за несколько поколений. Да и не все местные коренные. Многие остаются после своего срока, после ссылки, лишения прав («по рогам, по ногам»). Куда таким деваться? Где родня? Зато куры да козы радуются колонне, со всех сторон хвостики вверх сбегаются. Мне тут же в первом проходе множество баек порассказали о нежных отношениях к братьям, а лучше к сестрам нашим меньшим. Не смешно было, а брезгливо. Молодой был еще.

 После тюрем, этапов лагерь показался очень даже пригодным для жизни. Бараки между старыми деревьями, огромные незарешеченные окна. Футбольное поле с сеткой, гражданская, не каторжная одежда, прически, галстуки. Народ вполне доброжелательный, нет агрессии, как в камерах у бытовщиков. Нет, жить можно!

 Это, впрочем, мне еще на «Красной Пресне» старик-шпион Герстель-Пинхус сказал:

 - Что? Три года? Это ж и на параше можно отсидеть.