Красная Пресня

Л А Г Е Р Ь

К р а с н а я  П р е с н я

 Через три черепашьих месяца пришел отказ на мою безнадежную жалобу, и меня повезли. На пайке было написано: «Москва» и я тут же понапридумал, что везут к высочайшему начальству, совет спросить. С кем же еще совет держать как не с лидером альтернативной партии? Потом, когда я узнал текст доклада Хрущева, то место, где они вызывают к себе моего отца, я сотни раз пытался представить себе, что он думал... Ему не сказали куда везут. Но может он стену Кремлевскую увидел, догадался... На что рассчитывал? Чем разжалобить хотел? Как свою последнюю защиту выстраивал? Едва ли. Сказали, небось, как всегда:

 - С вещами по городу.

 Или без вещей. Без ремня.

 Скорей он решил, что все, последний путь.

 Жалкий, беспомощный, двумя руками за штрипки поддерживает портки, они у него за полтора-то года допросов с пытками стали слишком большими, на несколько размеров.

 Обнять бы его, успокоить...

 Про этапы я уже писал. Ничего нового, интересного.

 В Москве пересыльная тюрьма «Красная Пресня». Большая камера человек на сорок-пятьдесят. Все политические. Впервые в моей жизни. Верховодил некий Толя Соболев, наглый парень в байковых штанах. Он громким голосом с расчетом на всех рассказывал, как делал контрабанду на границе с Афганистаном, как ислам принял, прошел обрезание, порывался всем предъявить обрез.

 По утрам в камеру приносили газеты, две на всех, до этого ни в одной тюрьме я такого не видел. Только во внутренней КГБ Симферополя начальник тюрьмы майор Хабибулин принес мне в камеру 4 октября 1957 года газету, вся многократно сложенную, так что мне видна была только одна маленькая фотография, на которой был изображен первый спутник Земли.

 Так вот, на «Красной Пресне» газеты всегда первым из кормушки брал именно этот Соболев, и однажды, стоя прямо у дверей с газетой, на первой странице которой была фотография какого-то высокого собрания, а за спинами президиума Ленин на огромном, во всю стену портрете, этот Толя без промедления вытащил обычную английскую булавку из штанов и у всех на виду выткнул вождю нарисованные глазки.

 Не могу собрать воедино в один список все случаи, факты, которые меня сломали, сильно изменили, стали вехой в моем сознании, то одно вспоминаю, то всплывает другое, но эта булавка в руках Соболева запомнилась мне на всю жизнь.

 Нынешние молодые едва ли меня поймут, но до этого момента, несмотря на арест и расстрел отца, три суда, этапы, камеры, допросы, я был еще салагой необученным, вовсе не антисоветским, а насквозь советским, просоветским ребенком, патриотом. Ни о каком ином будущем для всего человечества, кроме коммунизма, я не мечтал. Ленин был если не богом, то неприкасаемым божеством.

 А тут ему булавкой в глаза.

 В Москву этапы подходили ежедневно, на этап гнали каждый день. Вся камера была уверена, что нам дорога в Мордовию, в Потьму. Ждать пришлось недолго.