Свобода слова

С в о б о д а   с л о в а

 Я на следствии у партийного товарища, старшего следователя УКГБ Крымской области, у своего допросчика капитана Лысова так прямо и спросил:

 - Вот у нас, в нашей наиболее прогрессивной в мире стране, радостно строящей коммунистическое завтра для всего человечества, имеется самая демократическая Конституция в мире. А в ней есть вроде пункт о, так сказать, свободе якобы слова.

 А с другой, еще гораздо более, до смертельного ужаса уважаемой стороны, имеется самый гуманный в мире уголовный кодекс. С 58-й статьей в червонном углу. А там пунктец 10, где эта самая свобода ядреного слова неминуемо карается...

 Как же это понять, не впадая в грех противоречия?

 И тут капитан Лысов, условно говоря, Иван Кондратьевич...

 (Вынужден отвлечься для демонстрации поясняющего примера. Как-то меня привели в гости, если так можно выразиться, к коту. То есть, квартиросъемщицей числились родичи моей одноклассницы, но они интереса не представляли и после знакомства не запомнились. Пригласили меня именно, чтобы показать хозяйского кота. Это был славных размеров и неброского окраса беспородный Васька. Но, не бросаясь, слава Богу, в глаза, Васька имел реальные достоинства. Масса котов, котих и котят на шесть кварталов вокруг без всякой генетической экспертизы были на него неотличимо похожи, а в-главных, замечательно этот царственный Василий принимал валерьянку.

 Ящик стола, в котором хранились запасы этого снадобья, были исцарапаны котом-алкоголиком. Он научился, стоя на полу, передними лапами вытаскивать, выковыривать, выцарапывать ящик, а потом, заскочив на стол, выгребать склянку, зубами вытаскивать резиновую пробочку и наслаждаться. Много ли вы таких котов встречали?

 Тогда хозяева стали стол на ключ запирать. Специально для меня на сей раз ящик отомкнули, вынули пузырек и набуровили солидную по человеческим масштабам порцию в плошку.

 С этого места начинается рассказ. Кот, Васька этот, пить не стал. Он стал в валерьянку играть. Он к плошке подходил, вглядывался, вдумывался. Садился рядом, умывался, жмурился, ложился, лапки вытягивал, коготки выпускал, катался по ковру на спине, отходил, похабно виляя хвостатым телом, снова подходил или подползал, принюхивался, грозил плошке лапкой, макал лапку в жижу и долго ее вылизывал, мурлыкал, подмигивал плошке, подмигивал нам, играл с собственным хвостом – старый развратник, облизывался, отхлебывал глоточек, снова вальяжно отходил, укладывался вдалеке, искоса поглядывал, делал вид, что не интересуется, позевывал, скачками приближался...

 В конце концов он всю дозу до скрипа вылизывал, и на том представление заканчивалось. Конечно, это он не с валерьянкой играл, а в специально для нас и особенно хозяев ублажал хорошо отрепетированным концертом, чтобы не прекращался приток живительной влаги. Вот так и Иван Кондратьевич).

Иван Кондратьевич Лысов не стал скрывать от меня, как он рад моему наивному вопросу. Ему многажды задавали подобный вопрос на следственных допросах еще большие или меньшие несмышленыши, чем я. Он хорошо знал выработанный в общегосударственных масштабах ответ. И произнесение его с паузами и мизансценами многократно репетировал на коллективных коллегиях и читках и театрально представлял в ходе следствий.

 Он встал, сделал несколько гимнастических движений, чтобы натруженные мозги расправить, прошелся вдоль ковровой дорожки в мою сторону, а затем в раздумье, как бы для подбора доступных мне слов и аргументов, промерил кабинет свой вдоль и поперек. Подступился вплотную ко мне, к моему неподвижному стулу, наморщился, потер виски – ну Васька, Васька – покачался для разбега с носочков на пяточки и стал мурлыкально вещать:

 - Статья нашей родной коммунистической Конституции недвусмысленно дает тебе и всему трудовому народу неотъемлемое, добытое в борьбе с белополяками и остальным мировым капитализмом право свободного выбора любых слов и словосочетаний, когда хвалишь и/или прославляешь все то, что положено, всех тех, кто дал тебе, неблагодарному, это счастье их прославлять. Но эта же статья и одной запятой не уделяет таким, как ты, хулителям-скептикам-бранителям-саботажникам-контрреволюционерам и антисоветчикам.

 - Если ты, в гнусной и злоумышленной своей несмышленности задумал осквернить и опорочить, оклеветать и оболванить...

 - Если, подкупленный нашими злейшими врагами...

 - Или по собственной глупости...

 - и в своих бешеных и невыполнимых планах ты агитируешь и пропагандируешь против...

 - Тут тебе Конституция не поможет!

 - Тут мы, вооруженный отряд партии, с вот этой самой статьей 58-10 наготове, на боевом посту.

 - Статья эта, пункт этот, на который вы так зверитесь, есть наше пролетарское оружие.

 Лысов не вел следствие, он мною возмущался. На вопросы, выслушивание ответов и их запись уходило у него мало времени. Остальные часы он журил и корил меня, увещевал и уличал. Надолго задумывался, огорчался, укоризненно или опечаленно качал головой, цокал, хмыкал, цыкал, фыркал, презрительно или пренебрежительно хмурился, щурился, кривился, устало моргал, прикрывал глаза руками, тер виски пальцами, почесывал переносицу, кончик носа, глаза двумя руками к переносице, затылок одной рукой, шею другой, мочки ушей, поглаживал колени, стол, протокол, абажур настольной лампы, вставал, прохаживался, всматривался, вглядывался, вперивался, просвечивал мою вражью суть рентгеном бдительных глаз, помахивал пальцем, устремляя его то прямо мне в лоб, то за окно, где бушевала и развивалась в рамках здания КГБ, но зато в нужном русле, прогрессивная действительность. А то вздымал перст к потолку, туда, где пребывали высокие партийные силы и мощи.

 В конце допроса, постранично подписывая протокол, заполненный разборчивым, тренированным почерком, я скорее с трепетом и удивлением, чем с омерзением, замечал, как мои простые слова и предложения с налетом школьного жаргона переводились на официально-чекистский язык и становились оборотами вроде:

 Будучи антисоветски настроенным, я...

 В своей остервенелой ненависти ко всему прогрессивному я...

 Я стал осознанным собирателем самых гнусных клеветнических слухов и сплетен...

 Регулярно проводил среди своих одноклассников клеветническую пропаганду...

 Я систематически сознательно дискредитировал мероприятия партии и правительства...

 Вместе со своими единомышленниками и подручными я распространял заведомо злобные измышления (анекдоты рассказывал)...

 В своей непримиримой ненависти к государству, которое меня выкормило и вырастило, я...

 Явился инициатором создания гнусной антисоветской подпольной организации, преступные цели которой...

 Всю эту ахинею с обязательной припиской: «С моих слов записано верно», я должен был подписать и исправно все подписывал.

 В те редкие моменты, когда я упирался, упрямился безоговорочно подписывать очередной лист, Иван Кондратьевич не кричал, не топал ногами, не грохал кулаком по столу. Некоторое время, с выражением едва скрываемого горя, он сидел за столом. Потом, уяснив причину, побудившую меня вести столь очевидно глупо, он укоризненно хмыкал, сочувственно цыкал, медленными мягкими шагами подходил к моему стулу, ко мне, до отказа засовывал истосковавшиеся от безделья кулаки в карманы брюк и начинал раскачиваться с носков на пятки. Выдержав в таком раскачивании достаточно продолжительную паузу, он негромко и почти ласково спрашивал:

 - Но ты ведь понимаешь, что мы сумеем заставить тебя говорить?

 Или с подробностями:

 - Ты не хочешь говорить (подтверждать, подписывать). Это твое личное дело. Но мы – государственная организация. Рабочие и крестьяне поручили нам важное дело. Нам нужно, чтобы ты говорил (подтверждал, подписывал), и у нас есть средства добиться этого. Ты это учел?