Едва окончив школу, не дожидаясь торжеств, я выклянчил мой в одних трояках аттестат и поехал скрываться. К старшей сестре. Моя Неля вышла замуж за однокурсника, закончила МИХМ и хотела конечно же остаться в Москве. Но на какой-то выпускной комиссии частый по тем временам резонер и демагог сказал:
- Вот мы сейчас и посмотрим, что для тебя важнее, остаться в Москве и работать в заурядной химчистке, или поехать строго по специальности на самый крупный в мире химический комбинат.
Полное имя моей сестры Нинель, Нинель Борисовна. Нинель – Ленин в обратном прочтении. Отец был патриотом своей социалистической родины, хорошо еще, что не Лагшмивара (лагерь Шмидта в Арктике), не Оюшминдальда (Отто Юльевич Шмидт на льдине), не Даздраперма (Да здравствует Первое Мая). Моя сестра Неля была комсомолкой, такой же оголтелой, как и я. И она, и ее муж, родом из подмосковной Рузы, выбрали специальность. Комбинат в Ангарске Иркутский области только начинал строиться, и им предложили пока поработать прорабами на стройке. Так она и проработала, как и ее муж, такой же дурак, строителями до самой смерти. Потеряв и специальность, и бесценную в те времена московскую прописку.
Приехал я на огромный и непрерывно расширяющийся завод и меня по высокому блату взяли учеником пролетария на недостаточную для жизни зарплату, обещали койку в общежитии, но с условием, что я отбуду на все лето на сельхозработы. Так я членом большого отряда попал в колхоз «Путь Ильича» (село Ханжиново Тыретского района).
Катилась вниз моя жизнь, жизнь советского школьника, не совка даже, а совочка, теория, а не жизнь. А тут была жизнь. И только взглянув на нее, я перестал мечтать стать политическим лидером страны. Во-первых, я не захотел и теперь не хочу быть лидером таких людей, не захотел конструировать для них счастье. Тут нужен скорей плотник, скотный двор отремонтировать. Но и второе – ощутил полное свое безнадежное бессилие. Не только не хочу, кто и спрашивает мое желание, не могу, не способен. Мое политическое детство без чтения книг и разъяснительной работы кончилось выводами:
- Этим? Им никакая революция не нужна.
- Они ее и не заметят. Они и ту не заметили.
- Какой я к хренам собачьим революционер? Я их просто боюсь.
Можно позавидовать Илье Эренбургу. В книгах «Люди, годы, жизнь» он пишет о своих друзьях и знакомых, встречных, поперечных, и все писатели да художники. И все всемирно знаменитые. Кое-кого не знаю, не читал, не слышал, но и они в энциклопедии есть. А он все время среди них. В президиуме. С министрами за руку. Да что с министрами, с самим Лениным, у него дома чай пил, обиделся на этого, поехал в другую столицу к Троцкому. Сталину трубку подарил. Потому что курить вредно. Илья Григорьевич если простых людей и встречал, видел вообще, то это были французы, испанцы да итальянцы. На худой конец, немцы. А русских только на собственнчых лекциях.
Не! Мои на лекции не ходили, даже на танцы. Запросы другие. Тогдашних общегосударственных заведующих мои собригадники выборочно знали по именам, скабрезным погонялам и портретам. Так знают по кличке и в морду собак с соседней улицы, какие гавкают много, какие и кусануть могут. И вся, куда ни попади, правящая партия – порода этих пустолаек. Близко не касается, а и мы по тем улицам не ходим. Но все они дворняжки, пустобрешки единой кабыздошьей породы.
Получил от мамы письмо, а в нем среди прочей ненужной мне информации было и такое, что по слухам каких-то моих одноклассников посадили. Моя интуиция забила тревогу. Надежда, собираясь умереть последней, на всякий случай оделась в белое. Куда еще бежать?
А вдруг просто так напились, набуянили, облевали все, передрались, от милиции убегали, дураков много, ко мне отношения не имеют. Куда кинуться? Где спасаться? В карманах пусто, на самолет не хватит, только на автобус, документов других нет, связей нет, явок нет, ничего руками делать не умею. Ооох! Пропала моя бедная головушка. Думать не хочет искать выхода. Хочет в петлю лезть. Дальше я процитирую сцену ареста из собственной книги.
Свободное копирование
