В какой-то день бригада пришла в эту станицу, перед ней были заняты позиции. В тылу у нас — мост через Хопер, бывший единственной переправой на другой берег. На левом берегу — только наша бригада. На другом берегу части 7-й дивизии и штаб нашей бригады. На другой день красные повели атаки, стремясь отрезать бригаду от моста. Погода испортилась, шел дождь и начинало примораживать. Перед вечером было получено распоряжение отправиться в район полков и выяснить обстановку, так как установилось какое-то подозрительное затишье. После дождей заморозило — образовалась гололедица. За мостом началась стрельба, красные отрезали с обеих сторон мост, беспощадно уничтожая пластунов, которые были скованы замерзшими шинелями и не могли владеть винтовкой. Я очутился на окраине станицы, надо было решать, что предпринять: или уходить без лошади в тыл красных или наудалую попробовать переплыть через Хопер. Остановился на втором решении.
Красные заняли мост, занялись пленными и преследованием пластунов, которые в малом числе стали отходить вдоль берегов Хопра. Я, перекрестившись и прислушиваясь к каждому шороху, стал пробираться к Хопру, ведя в поводу своего «Орленка». Перестрелка была ниже по реке, и я добрался до нее никем не замеченный. Она уже покрылась льдом в 1 1/2 см. толщиной. Сел на «Орленка» и мы двинулись. Слава Богу, глубина Хопра здесь была не более полутора метров. Звуки ломающегося льда были услышаны с другой стороны, раздалось несколько выстрелов, но все пули пролетели мимо. На берегу меня встретили несколько казаков 4-й дивизии, сразу решившие, что я красный шпион. Взяли «Орленка», там произошла какая-то возня, он кого-то кусал, но было темно и трудно что-нибудь видеть. С меня решили снять полушубок, чтобы удобнее пустить меня в «расход»; все мои уверения, что мой штаб стоит тут же и можно легко навести справки, было бесполезно. Но когда ко мне подошли отобрать револьвер, я стал сопротивляться и открыл стрельбу. В это время подъехало несколько конных, услышав стрельбу и спрашивая, в чем дело. Все отошли, никто не захотел отвечать. По голосу спрашивающего я узнал хорунжего Усачева, командира нашей штабной сотни и не своим голосом закричал: «Усачев, выручай»! Выручка сразу подоспела, выпущенный «Орленок» подошел ко мне и был вызван кто-то из сотни казаков, которые собирались меня пустить в «расход».
В штабе меня сразу же выслушали, доктор счел нужным дать мне стакан спирта, но все же температура у меня сильно поднялась и я был отправлен, вместе со своим «Орленком», за 4 версты в хутор, где был обоз.
На другой день выяснилось, что все же около 250 человек ушло и переправилось где-то ниже по течению на одну версту от Проваторовской. С ними был и командовавший тогда 1-м полком полковник Жилинский, исполняющий обязанности командира 2-го полка полковник Пименов, с ними ушел и мой вестовой Кузнецов. Как говорили, уйти им помог старый казак, который был у Миронова.
От Проваторовской стали мы отходить вдоль Хопра. Попадались хутора, совершенно брошенные жителями, на улице бродили куры, кое-где пробежит кошка, пройдут две-три старухи. Закрома и амбары — полны зерна, все это открыто. А когда нам приходилось отбивать от красных отдельные селения, то там мы встречали сотни мешочников, которые уходили в сторону от железной дороги километров на 50-60, чтобы достать хоть два-три пуда пшеницы. Но не всегда была уверенность в возможности провезти эти два-три пуда голодающей семье в Московскую, Тверскую или Ярославскую губернию, так как всюду были «заградительные отряды». Самыми жестокими были отряды из латышей: у русского человека они отбирали все, в буквальном смысле слова. Все дела давно минувших дней, но невозможно описать все те жестокости, издевательства и проявления садизма созданные тем, кого теперешний мир признал «великим гуманистом», а именно Лениным.
Свободное копирование
